– Так-так, говорите!
– Когда он выбирал книги две недели назад, он стоял у полки с научной литературой и листал одну книгу, я заглянула к нему и спросила, выбрал ли он то, что ему надо, так как спешила и собиралась уже закрывать библиотеку. Знаете, что меня насторожило в этот момент? Он так медленно повернулся ко мне, будто смотрел сквозь меня, и я удивилась его глазам: то ли радость, то ли возбуждение, то ли страх был в них, или все вместе, сказать точно не могу. Но у меня мелькнула мысль, что он нашел нечто в этой книге, что его так поразило!
– Что это была за книга?
– Так вот теперь-то я и вспомнила: та, что у вас в руках! – возбужденно воскликнула женщина.
Калошин с потаенным удивлением повертел книгу: небольшая брошюра в мягком переплёте. Что же в ней такого ценного могло быть? На этот вопрос должны ответить эксперты.
Калошин поблагодарил женщину и отправился к директору школы.
Никита Сергеевич Васильков был чрезвычайно худ и высок. Очки в тяжелой роговой оправе увеличивали и без того большие выпуклые глаза, делая их обладателя похожим на большую длинную рыбу. Полные губы полностью дополняли эту картину.
Документы Калошина директор смотреть не стал – знал его много лет, лишь крепко пожал ему руку и предложил место на мягком диване, который своим видом выбивался из общей аскетической обстановки, больше соответствующей духу исправительного учреждения, нежели обыкновенной советской школы.
Не дав Калошину сказать и слова, Васильков начал говорить сам:
– Знаю, знаю, вы пришли поговорить о нашем коллеге. Мы все чрезвычайно удивлены, и даже, где-то, напуганы, – эти слова удивили Калошина, но он не подал виду, – да-да, представьте, напуганы! – Никита Сергеевич вытянул шею, заглядывая в лицо собеседника. – Вы должны нас понять, это странное происшествие с исчезновением учителя после прошлогоднего исчезновения ученика отдает какой-то мистической закономерностью, – он протестующее замахал руками, – нет-нет, я совершенный атеист, но такое… Вы меня понимаете? И думаю, что не осудите за моё визионерство? – он ещё больше приблизил свое лицо к лицу Калошина. Тот незаметно отодвинулся и, скрывая раздражение, сказал:
– Никита Сергеевич, поверьте, мне абсолютно нет никакого дела до ваших мировоззрений, пусть это интересует ваше начальство. У меня несколько другой интерес: я хотел бы побольше узнать об Арбенине, и как учителе, и просто о человеке, чтобы хоть как-то приблизится к тайне этого, как вы говорите, мистического исчезновения, – выдав эту тираду, Калошин чертыхнулся про себя и на себя.
– О, простите, увлекся!
«Заметно» – опять раздраженно подумал майор, а вслух спросил:
– Так что вы можете рассказать о вашем учителе?
– Ну, что? Человек увлекающийся, много читающий, страстно любящий свой предмет… А вы знаете, ведь в молодости он всё время мечтал совершить какое-нибудь открытие, порой даже был одержим этой идеей. Помню, когда он только пришел работать в школу, сразу попросил у меня разрешения хотя бы изредка проводить в школьной лаборатории собственные опыты. Я, было, хотел отказать, но потом подумал, что, если он будет заниматься после уроков, это никому не помешает, а потом… кто знает, вдруг выйдет из него новый Генри Кавендиш? Или Джозеф Пристли? Вы знаете, кто они такие? – Васильков несколько надменно глянул на Калошина.
Тот только хмыкнул:
– А надо?
– Да-да, конечно, вам это совсем ни к чему, – он вытянул губы трубочкой и почмокал, чем удивил майора ещё больше своим «курбетом». – Да, к сожалению, он таковым не стал… Но учитель прекрасный, к детям относится с любовью, какая только может быть присуща настоящему педагогу. Семьянином был прекрасным… Говорю: «был», потому что теперь одинок, жена умерла, дети разъехались, а… если и есть отношения с женщинами, то я стараюсь не встревать, если это не подрывает авторитета учителя, понимаете? – Калошин кивнул.
– Хорошо, характеристика его мне вполне понятна. Теперь расскажите, не заметили ли вы каких-нибудь изменений в поведении Дениса Ивановича в последнее время? Ничто вас не насторожило?
– Насторожило? Да! Но не в последнее время, а… так, это было в прошлом году…
– Когда исчез мальчик? – спросил Калошин.
– Н-нет… Но незадолго до этого, да, где-то в сентябре… А Лёня пропал в октябре. Итак, как-то вечером я зашел к нему в лабораторию, когда уже никого там не было. Арбенин читал какую-то книгу, нет, даже не читал, а лихорадочно листал. Меня он не заметил, а когда я его окликнул, испугался, будто делал что-то запрещенное. Я тогда почему-то подумал, что у него появилась литература… ммм… фривольного, так сказать, содержания. Понимаете? Что же иначе могло быть? Книгу он, как школьник, спрятал за спину, вернее, пытался спрятать, но я решил его не смущать, распрощался и ушел.