– Но вы все-таки успели заметить, что это была за книга? – настороженно спросил Калошин.
– Обложка серая, невзрачная, надпись черными буквами. Что-то из химии. Но ведь в ней могли просто лежать неприличные фотографии. На этом я и остановился. – Васильков в очередной раз заглянул в лицо майора: – Это как-то помогло вам?
– Пока не знаю. Что-то ещё можете рассказать?
– Ну, когда пропал мальчик, он совсем расклеился. Мы его утешали, как могли. Ведь никто его в исчезновении Лёни не упрекал, не обвинял, но он упорно винил себя, дескать, мальчик ушел из его кабинета. Это совсем не имело никакого значения, ведь так? – Васильков протяжно вздохнул. – Потом он вдруг увлекся какой-то идеей, стал опять много работать, оставался в лаборатории, химичил… Через какое-то время – вновь меланхолия, страдальческий взгляд. Я по-мужски старался его как-то растормошить, но всё было тщетно… Однажды опять увидел его в каком-то застывшем состоянии, причем он сидел на корточках. Странно… Мне кажется, что исчезновение мальчика явилось отправной точкой его психического, нет, не расстройства, а-а… сдвига, что ли… – Никита Сергеевич вдруг хлопнул себя по колену: – Послушайте, а не могло это вызвать у него приступ, который в свою очередь, спровоцировал его на самоубийство?
– Да, вы знаете, такое можно допустить… Что ж, проверим и эту версию, – Калошин поднялся. – В последнее время ничего не произошло?
– В какой-то момент он вдруг повеселел, если это можно так назвать, воспарял духом, что ли? А потом в глазах появился страх. Окликнешь его – он вздрагивает! Ничего не понимаю!
– Ладно, будем работать! Если что-то вспомните – звоните! – Калошин пожал руку Василькову и ушел.
Вечером Дубовик, как и было договорено, заехал за Калошиным, и они отправились в школу.
Сторож, не ожидавший столь поздних гостей, испуганно схватил со стола четвертную водки и попытался её спрятать. Но неловко повернулся, и прозрачная жидкость полилась из упавшей бутылки. Старик подхватил её, но порядочная порция напитка осталась лужей на полу. Сторож не сдержал своей досады и грубо выругался.
– Что теперь прикажете делать? – он хмуро посмотрел на вошедших.
– Думаю, работать, – спокойно ответил Калошин, протягивая мужчине удостоверение.
– Чего ты мне его тычешь, будто я тебя не знаю, – старик заметно злился. – Ты тоже из ихних? – он оглядел Дубовика снизу вверх.
– Я из КГБ, – ответил тот.
Старик заметно вздрогнул, подобрался и сразу перешел на «вы»:
– Проходите, прошу вас, – он кинулся протирать стол и беспорядочно переставлять посуду трясущимися руками. – Чем обязан?
– Вы особо не суетитесь и не тряситесь, сейчас не тридцать седьмой, – Дубовик положил ему руку на плечо и легонько придавил, заставив сесть, сам сел рядом на старый табурет, покрытый стертой клеенкой. Калошин подставил к столу колченогий стул, согнав с него рыжего ленивого кота, который улегся тут же рядом, не желая уходить.
– У нас к вам несколько вопросов, касающихся прошлогодних событий, – Дубовик подвинул к себе обрезанную жестяную банку, выполнявшую роль пепельницы, и, предложив папиросу сторожу, закурил вместе с ним.
– А какие такие события? – старик никак не мог собраться с мыслями: либо переживал потерю драгоценной жидкости, либо атавистический страх перед КГБ не оставлял его.
– Помните исчезновение мальчика?
– Этого?.. Лёньки-то? А как же, помню! Тут такое было! – старик покачал горестно головой. – Жалко мальчонку, строгий такой был, дисциплинированный… Родителей жалко! Уж так убивались!.. Особенно мать! Женщина хорошая, правильная, а такое несчастье!
– Так, лирическое отступление закончилось, переходим к делу, – Дубовик затушил папиросу. – Что лично вы знаете об этом? Видели мальчика, когда он уходил из школы?
– Не-ет, чего не видел, того не видел! За ними разве ж уследишь? Да я и не смотрю никогда. Дождусь, чтобы все ушли, пройдусь по коридорам, проверю, все ли классы закрыты, не остался ли кто, потом запираю дверь и – к себе в каморку. Если холодно, смотрю за печью в кочегарке, – старик с сожалением посмотрел на докуренную папиросу. Дубовик протянул ему портсигар. – Благодарствую, хорошие папиросы, – закурил снова.
– А как с этим делом? – Калошин щёлкнул пальцами по горлу.
– Вы на это намекаете? – старик потряс полупустой бутылкой и вздохнул: – Услужили вы мне… Я ведь теперь не работник, то есть, плохой работник…
– Как так? – удивились оба.