В этот момент в номер вошли два милиционера.
– Ну, вот и почетный эскорт! Ерохин, препроводи гражданина Лазарева в камеру, разговор с ним продолжим позже. Жернова привезем сами.
Дождавшись, когда задержанного увели, Дубовик снова сел напротив Жернова и долгим взглядом посмотрел на него.
– Ты умный парень, Максим! Одаренный, грамотный, начитанный! – он вдруг улыбнулся. – А знаешь, почему я понял, что в библиотеке был ты?
Жернов дернулся, как от удара, и с нескрываемым ужасом посмотрел на подполковника.
– Да-да, ты был там, в ночь гибели библиотекарши Слепцовой. Так вот, помнишь, я назвал книгу «Брожение ума или искривленное сознание»?
– Искривление, – машинально, сглотнув тяжелый ком, поправил его журналист.
– Вот-вот! В прошлый раз ты сделал то же самое, чем себя и выдал! – Жернов с немым вопросом и страхом смотрел на Дубовика. – А теперь я тебе кое-что объясню. Видишь ли, книга эта была написана, как я и сказал, неким диссидентом Комаровым ещё в начале двадцатых годов, а в двадцать пятом он был арестован и расстрелян. Книга его была запрещена и по приказу высшего руководства срочно изъята из всех книжных магазинов и библиотек. Тираж был небольшой, поэтому, можно сказать, что, практически, все экземпляры были уничтожены. Во всяком случае, в Москве её отыскать невозможно. То, что она оказалась в Энской библиотеке, это невероятная случайность: видимо, кто-то из дарителей принес её, а библиотекари не обратили внимания и внесли её в свой каталог. Когда я после гибели Слепцовой осматривал в библиотеке полки с их содержимым, то рядом с научной литературой нечаянно наткнулся на книгу Комарова. Видимо, женщины, работающие там, не читали этого бреда и не знали к какой литературе отнести сие произведение, вот и поставили, куда придется. Поэтому, видеть её мог только тот, кто перебирал научную литературу. А то, что ты поправил меня, когда я неправильно произнес название, убедило меня в мысли, что ты её видел и, возможно, полистал. И поправил меня ты потому, что для тебя, как для гуманитария, сказанное мною прилагательное вместо существительного было неприемлемо, резануло слух. Я прав? – Жернов едва заметно кивнул.
Дубовик встал, прошелся по комнате, остановился возле журналиста:
– Твое спасение – в твоих руках! Если мы не докажем виновность Лазарева, боюсь, тебе от него не скрыться! – он намеренно нагнетал обстановку, играя на страхе парня.
– Скажите Але… Алие Кадимовне, чтобы не приходила сюда, – Жернов поднял воспаленные глаза на подполковника, – при ней ничего не скажу…
Дубовик посмотрел на Калошина, тот кивнул и вышел.
Жернов молчал. Было заметно, что он понемногу приходил в себя, появилась самоуверенность, хотя под взглядом подполковника, он сводил плечи, как бы прячась от этих проницательных глаз.
Калошин вернулся через несколько минут и, встав рядом с Дубовиком, сказал:
– Рассказывай!
Жернов попросил закурить и, затянувшись крепкой папиросой, которую ему подал Калошин, тяжело вздохнул:
– С чего начать?
– Ну, видимо, со знакомства с Лазаревым, – Дубовик сел в кресло напротив Жернова, Калошин же сел рядом с журналистом, контролируя его действия.
– Он двоюродный брат моего отца, и… мой отчим… – Жернов мрачно усмехнулся и на удивленные взгляды офицеров пояснил: – да, недолгое время он был мужем моей любвеобильной мамочки, правда, посещал я их редко – жил с отцом, пока тот не умер. В войну завод отца эвакуировали, я уехал вместе с ним. А после войны моя мать имела уже другого мужа, которого по счету – не знаю. Я поступил в университет, жил в общежитии. Сюда приезжал в гости к бабке – она мать моего отца. Я уже рассказывал… – он посмотрел на Дубовика, тот кивнул:
– Ничего, я послушаю во второй раз, не помешает… Фамилия вашей бабки Кербецова? – Жернов согласно кивнул.
– То, что Лазарев сидел, бабка мне сказала как-то так, между прочим, да я и не интересовался особо его судьбой, он мне никогда не нравился. Злой, алчный мужик… – Жернов снова затянулся папиросой и закашлялся, отчего из глаз потекли слезы, но казалось, что это было проявлением истинных чувств молодого человека к его не самым хорошим воспоминаниям.
Достав платок, он вытер слезы и продолжил:
– Я перестал о нем думать, пока не встретил у бабки. Но он настолько изменился, что я не сразу узнал его, вернее, не узнал совсем, пока он не назвал себя. И был очень доволен этим фактом, все повторял, что эти изменения ему на руку. И очень радовался моему приезду. Тогда я ещё не знал, почему… А когда глаза мои открылись – было поздно!.. Он посвятил меня в свои планы, сказал, что ему нужно забрать, именно так и выразился, три книги из городской библиотеки, которые являются, якобы, его собственностью. Но прежде он попросил меня сходить к его крестной, она должна точно знать, там ли они на самом деле. Он написал мне список книг, и я пошел к Войтович.