— Откуда ты все помнишь? — спросил Артем, благоговея под древними стенами.
— Я тебе не просто-так, что-нибудь! — фыркнула я, — Я Первая Жрица, Первый Демон и прочее, прочее… — Я уже смеялась.
— Дьявольская смесь! — сказал он и вошел под сень древних камней.
— Пойдёмте, пойдёмте, мальчик! — мне стало весело.
Пирамида встретила нас тишиной. Той самой тишиной которая будет так же вращаться во всех сферах реала, как и тысячи лет назад.
— Никогда не надо говорить камням то, что они всего лишь камни, — многозначительно сказала я, шествуя по коридорам.
— Нам ничо за это не будет? — вдруг спросил он, как шкодливый пионер.
— Не-а! — сказала я, касаясь рукой теплых камней. .Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.
Его смех, его голос вселял в меня силы, я чувствовала что сегодня, именно сейчас, Боги благосклонны к нам. А вот и алтарь. Краем души я ощутила его яростное, черное свечение.
— Нам сюда! — сказала я и опустилась на колени пред алтарем Хаоса.
— Нам следует помолиться — вторил мне Артём.
— Да, да следует. Я достала каменную летучую мышь.
— Возроди душу мою. Бог мой.
— Так, тихо. Стоп. Я знаю как надо! — сказал вдруг Артём, вперив взгляд в потолок капища.
— Хорошо, давай ты! — я раскрыла ладони, являя силам ту жалкую серую летучую мышь, что лежала в моих ладонях.
— Омеотль, счастливый отец наш! — он вдруг возвысил голос, преклоняясь на оба колена.
— Спаси нас и сохрани в преддверии. Защити нас, отец Творения. Спаси нас, единый Бог!
— Артем, Артем, Боже мой! — я взяла его за руку, задрожав вдруг в яростном соединении, как будто это был секс, как будто это было — зачатие!
— Прости нас, Отец. Оживи наш дух, вдохни жизнь в это малое существо!
«А он поэт!» — подумала я вдруг.
— Приди, о, Омеотль. Всевышний творец!
На его глазах выступили слезы, Боже, оказывается, я выйду замуж за последнего романтика этой вселенной. Я задрожала, прошла сладкими мурашками вдруг.
— Дай нам сил. Отец!
— Дай нам сил! — словно эхо повторила я за ним и вдруг, внезапно, неожиданно, шокирующе…
То, что было мертвым камнем зашевелилось вдруг на моей ладони. Нетопырь стал снова живым.
— Господи, Тёмка, он жив! — выдохнула я, затрепетав.
— Ну так … — сказал он скромно и преисполнился чувством собственной важности.
Я отметила это вскользь. «Ах, он так нуждается в одобрении!» Что даже и странно!
Он встал на колени перед пустым алтарем и начал молится. Просто смотрела на него, благоговела перед ним, осыпалась дрожью и восторгом. Молящийся мужчина, ангел, святой. Сила и кротость.
Внимать его словам, таять, подчиняться его голосу. Он молится, а я лишь внимаю. Усиливаю, посылаю, соединяю его слова с моим желанием. Прочь, лети прочь мой малыш, мое существо!
И черная летучая мышь вдруг вспорхнула с моих ладоней. Понеслась рваными кругами прочь, прочь!
Замереть на миг, соединиться с ним в его трепетном экстазе. Молиться с ним, быть с ним, жить с ним!
— Алиллуйя! — выдохнула я в тишине.
— Алиллуйя! — ответил он.
Я чувствовала покой. Я знала, Данька жив, все еще жив и в порядке.
Данила лежал на мягком, обнимающем ложе. Летучие мыши порхали перед проемом окна. Одна из них тонко, едва слышно пискнула, пролетая мимо окоема.
— Слава Тебе, дикая летучая мышь!!! — выдохнул внутри себя Данька.
Звездная ночь тихо смотрела в окна. Дане было удивительно удобно, и как-то очень спокойно, но сон не шел. Неподалеку тонко свистел Лысый и басовито похрапывал Илья. Данька повернул голову и почувствовал, что Лискин тоже не спит. Данила посмотрел на него «из головы». Лискин лежал, подперев голову рукой, и смотрел на него.
— Умаялись, — тихо сказал Лис, кивнув на спящих.
— Курить охота, сил нет! — сказал Данила.
— Ага! — подтвердил Димка. — А знаешь что? А я знаю где бабка табак прячет. Настоящий! Пойдем, тиснем?
— Да ну-у-у, — протянул Данила с сомнением. — Запалит, она же богиня!
— Не запалит, мы тихо! Да она и добрая.
Данила сел на кровати. Мысль спереть табачок у богини развеселила его.
— А что, пошли!
Они отправились по извилистым коридорам, хихикая и толкаясь, как пятиклассники, собравшиеся мазать пастой девчонок. Лискин, крадучись, вошел в зал, где на высокой кровати почивала Пожирательница Грязи.
На круглом столике стоял стакан, где плавало костяное полулуние из носа спящей богини. Из-за плотного расшитого золотом полога доносился мощный храп «бабки». Тихонько погромыхав в углу, Димка на цыпочках выбежал из спальни. В одной руке он сжимал трубку с длинным чубуком, а в другой мешочек, источающий аромат дорогого табака.
— Пошли, тут рядом балкончик! — прошипел дьяблеро, сверкая во тьме красными отблесками глаз.
Они вышли на титаническую террасу, ограниченную белыми, чуть светящимися в свете звезд, перилами. Пока Лискин набивал трубку, Данила перевесился вниз, заглядывая за край террасы. Внизу была Луна.
Исполинский серебряный диск, медленно плыл по прозрачным водам ночи в окружении звезд, что роились вокруг подобно мириадам разноцветных светлячков.
— Красота-а-а! — прошептал Данька. — Такая красота!
— Еще бы! — ответил Димка, раскуривая трубку. — Она же еще и богиня Ночи, по совместительству! — он кивнул в ту сторону, откуда доносился отдаленный храп.
— Слушай Лис, а боги вообще спят? Как люди? — спросил Данила, принимая ароматную трубку.
— Да в общем-то да, — сказал Лис, облокотившись на перила. — Она сейчас где-нибудь в другом мире, в другом теле. Совсем как ты во сне.
Данила отметил что Лискин почему-то не сказал «как мы». Данила передал ему трубку и внимательно посмотрел на озаренное красноватым светом лицо дьяблеро.
— Скажи, а вот этот твой Мескалито, он вообще хороший бог, или так?
Лискин улыбнулся. В полумраке он казался не таким уж страхолюдным.
— Да ничо так, покатит!
Данила промолчал и Лис продолжил, чуть помедлив:
— Вот смотри какая штука: люди — это подобие богов. Образ и подобие.
Есть люди злые, есть добрые, есть тупые, а есть талантливые. Так же и боги.
Вот бабка — она вообще честная и добрая, хотя и строгая тоже бывает. Кецалькоатль… Он правильный что ли, трудолюбивый, но упертый.
Тецкатлипока — тоже упертый, но по-другому, принципиальный, талантливый и обидчивый. И при этом любит кого-нибудь подначить. Ну не климатит ему на втором месте! Похоже, у него комплекс неполноценности. — Лискин хихикнул. — Тлалок, ну тот, что Илюхе нашему покровительствует, он серьезный такой товарищ, флегма! Ну вот, кстати, Илья как раз — вылитый Тлалок! Характер — один в один!
Данила слушал и все больше обалдевал: Лискин действительно СЛИШКОМ МНОГО знал! Он говорил о богах, как о своих однокашниках. Димка замолчал вдруг, видимо тоже спохватившись, что сболтнул лишнего, но слово — не воробей. Он затянулся и продолжил, глядя в ночь.
— А Мескалито — это творческая личность. Он дает возможность посмотреть на вещи «с третьей точки», со стороны. Его мир не черно-белый, а разноцветный. И он всегда стоит НАД ситуацией.
— Он — Хаос? — спросил Данила, напряженно всматриваясь в темный силуэт.
— Хаос.
— Значит, он — Разрушение?
Димка напрягся, помолчал, а потом сплюнул вниз, и передал Даниле трубку.
— Не-а! — сказал он уже в своей обычной развязанной манере. «В каждом конце есть начало». Пора бы знать — не маленький. А если серьезно, то откуда, если не из хаоса мыслей и образов рождается порядок Творчества? Мескалито — Бог Творения.
В голосе дьяблеро что-то изменилось: он звенел, точно струна, протянутая сквозь бесчисленные миры.
— Кстати, докуривай, нам пора. Армагеддон НАУ!!!
Данька охнул, роняя трубку на серебряный лунный диск. Все вокруг кувыркнулось, завертелось в цветном вихре и сжалось в маленькую искорку костра, мерцающего в ночи.
Данила рванулся к нему и полетел. Он несся в бескрайней ночи. Он смотрел вниз и видел бушующую под ним битву. Люди и нелюди в странной тишине сплетались в молчаливой схватке. Они сокрушали врага и сами падали, обагренные кровью. Кровь эта, серебристо-розовым паром, поднималась вверх и устремлялась к далекому огоньку, туда, вслед за летящим во тьме Данькой.