Миновало еще две недели. Я, получившая очередное оповещение о скидках едва не пританцовывая от радости, утянула Зорина за собой в гипермаркет, чтобы закупиться для кофейни, открытие которой должно было состояться через две недели. Весьма выгодное открытие предстоит — акции были именно на то, что было мне необходимо. Зорин снисходительно на меня косился и предлагал оплатить «нормальные продукты», раз он мой партнер. Я фыркала и отнекивалась. Весьма уязвленно, ибо меня все еще гложет мой долг в три миллиона ему. А он ни в какую не хотел брать с меня деньги и равнодушно кивал на то, что первую отдачу от кофейни он получит по самым скромным прикидкам только через четыре месяца. Еще взял и брякнул, что не через четыре, а через восемь, мол, он сам все уже рассчитал, да и опыт в ресторанном бизнесе у него есть. Козел. Потом ему опять пришлось подлизываться. Хотя, ему это нравилось. А мне-то уж тем более.
В субботний день торговый центр был переполнен людьми, мы пересекали широкие галереи и Зорин безостановочно матерился по телефону на уже известную мне «тупорылую свинью». Так он только своего финдиректора называл, подложившего ему когда-то там, где-то там… нехилых таких размеров свинью. Как-то поинтересовалась, почему он его не уволит раз так бесится (у него даже в телефоне Артем был записан как «тупорылая свинья»), на что Зорин, недовольно закатив глаза, ответил, что пока Артем не перекроет долг, из-за которого они едва не влетели куда-то там, он его не уволит.
Вот и сейчас идет, матерится так, что на нас оглядываются, а я лишь теснее придвигаюсь к нему, удовлетворенно слушая замысловатые ругательства и неповторимые сравнения с вплетением мата и профессионального сленга. Обожаю, когда он такой. Вроде и деловой, а херачит на могучем русском как заправский сапожник и при этом все всем понятно еще. Прямо возбуждает. Я уже прикидываю расстояние до Кайена на парковке, когда мне звонит мама. С привычным, казалось бы, отчетом о проведенном дне. Казалось бы, привычном. Внутри стягивает органы напряжение и ноги врастают в пол, когда я улавливаю в ее голосе эхо тревоги.
— Мам, что случилось? — спокойно спрашиваю я — срабатывает привычка, гребанная привычка моментально говорить таким тоном, когда я чувствую, что… что-то не так.
Зорин останавливается, оглядывается на меня, уставившуюся в плитку пола и мгновенно прерывает свой звонок.
— Мам? — повторяю, силясь сдержать рвущий жилы страх.
Она сначала пытается соврать, что все хорошо, но я уже почуяла. Обрываю ее резко и почти грубо:
— Что случилось. Что. Случилось. Мама.
Она сбивается на полуслове, что все хорошо, и я понимаю… что меня подкашивает. Зорин мгновенно рядом. Мгновенно. Напряженно смотрит в мои глаза, поддерживая за локоть.
— Мама, блять… — с тихим свистом сквозь стиснутые зубы.
Ее прорывает. Она рассказывает, что они с Ланой переходили дорогу по пешеходному когда на них едва не наехала машина.
— Лана? Что с Ланой, мам?! — прорывается истеричным вскриком сквозь казалось бы ровный тон, когда в голове долбится одно кошмарное осознание «Катя погибла в аварии. Катя погибла в аварии. Катя погибла в аварии. И Лана об этом знает… Господи… Неужели?»
— С ней все хорошо… она почти не испугалась… — испуганно лепечет мама.
Не испугалась? Почти не испугалась? Она на трамваях ездит, потому что машин боится! Хотя и говорит, что просто любит трамваи! Но я вижу! Я знаю! Как ее сжимает всегда, когда она в машину садится!
— Успокойся. — Тихий приказ, окатывающий прохлады оголенные нервы. — Не пугай их. Спокойнее, Олька. Мы с тобой вывезем. Не пугай.
— Мам… Что… что с ней? — сглатываю с трудом, подчиняясь и охотно прижимаясь к Зорину когда он с силой прижимает меня к себе. — Мама?
— Оля, все хорошо. Я не испугалась. — Голос Ланки, заставившей мои зубы скрипнуть.
— Ты… с тобой все хорошо? Лан? — голос ровный. Рефлекторно ровный. А слезы по щекам и такая дрожь в руках, что я едва не выронила телефон, помогли пальцы Зорина, стиснувшие трубку у моего уха.
— Да, Оля. Все хорошо. Просто… немного страшно было. Громко тормозила. Но дядя вышел, извинился, сказал нас из-за кустов на обочине не видно было. — Ланкин голос совсем не монотонный, немного грустный, но совсем не испуганный. — Он не говорил по-русски. У него фрукты были, он нам персиков дал, бабуля с ним разговаривала, сказала, что он сказал, что нас до дома довести может. Но мы в парк шли с базара. Все хорошо, Оля.