— Нужно, моя хорошая. Тебе это нужно. И уже очень давно. Пойдем. Я с тобой. Я буду держать тебя за руку. Помнишь, как ты мне обещала? Что когда я подойду к грани, к которой не буду готов, ты будешь рядом со мной. А сейчас я рядом с тобой. И буду держать тебя за руку. Пойдем, родная… нам нужно идти.
Закрываю глаза, опускаю голову и судорожно выдыхаю. Только хуже. От этого только хуже. Вскидываю голову и, стараясь смотреть на него ровно, негромко произношу:
— Я пойду одна. — Вижу, как он хочет возразить и повторяю тверже. — Я пойду одна. Ты как никто должен меня понять.
Молчит, сглатывает, прикрывает глаза и отстраняет пальцы.
— Я буду здесь на входе стоять, хорошо? Ты поняла меня? Если станет совсем херово, просто позови.
Молча киваю и выхожу из машины.
Это нереальность. Это какой-то ночной кошмар и я никак не могу проснуться. Мрак накатывает, заполняет тело, травит душу при взгляде на ее могилу.
— Кать…
Не могу стоять. Хочу присесть. Но колени с болью врезаются в землю. Упираюсь рукой в ограждение ее могилы и мрамор холодит кожу. Это странно ощущать, когда сгораешь изнутри. Когда с мясом, с кровью вырывают внутренности.
— Катька…
«И условия обалденные, Кать! — игриво прикусываю плечо Ланки, сидящей на моих коленях и она заливисто смеется. — Съезжу, посмотрю! Завтра и поеду. Суббота же….»
— Катюш…
«Да куда ты поедешь, Лёлька! Так как ты ездишь, твое возвращение со вторым пришествием совпадет! — Катька щедро плещет вина в мой бокал и фыркает. — Я сама съезжу».
— Прости меня… — хриплым, задавленным шепотом в котором было так много ужаса. — Прости меня пожалуйста… Пожалуйста, прости меня… Пожалуйста… Пожалуйста! Пожалуйста, Кать! Прости меня за Ланку! Прости что не увидишь ее… выпускной… институт… свадьбу… ее детей… господи, пожалуйста, прости меня, пожалуйста прости… пожалуйста… прошу тебя…
Тело кренится вперед подыхая под гнетом со зловонием прорвавшегося внутри страха так долго гниющего внутри. Тело кренится вперед, к ее могиле, а я захлебываюсь, тону в том, стремительно разлагает меня изнутри. Дрожащие пальцы упираются в холодную землю могилы. Которой могло бы не быть если бы… не я.
Горло душит крик. Он буквально душит, не дает вздохнуть, но и не собирается вырваться. Конденсируется в кошмаре бурлящем внутри и не собирается вырываться, давя, накрывая сознание, перекрывая кислород, пуская помрачнение в глаза.
Хриплый выдох, похожий на сдавленный то ли смех, то ли вой. Уши режет. Даже сквозь удары в голове. И каждый жестокий, беспощадный удар опечатан одним и тем же — «Я нашла. Я должна была ехать. Не она. Не Катька».
Тихий скулеж сквозь стиснутые зубы. Не могу… Катька… прости, пожалуйста…
Тело безвольно немеет и падает. Почти падает. Его подхватывают и вздергивают на ватные ноги. Утыкаюсь лицом в плечо Зорина и безудержно дрожу, чувствуя, как бушующие внутри тошнотворные волны будто бы слабеют.
— Все хорошо. Я рядом. — Горячим, хриплым шепотом на ухо. — Все хорошо… Прости меня, Олька… Ну не могу я там стоять, пока ты здесь… пока тебе так плохо… Прости меня…
Я вроде бы слышу все это через набат сердца в ушах а смысл никак не доходит. Теряю момент, когда мои пальцы стискивают кожу его куртки с такой силой, что она скрипит и трещит под судорожными пальцами. Не трезвит. Накатывает еще сильнее, захлестывает разум, ударяет еще больнее. И еще больнее.
— Кричи. Сейчас. Отпусти ее. Я с тобой. Я с тобой до конца. — Тихим шелестом и последним выстрелом.
Вырвалось не криком, а каким-то животным воплем сотрясающим тело, сжигающим душу. В нем сокрушалось и билось все то, что так долго и так ненасытно пожирало изнутри, а потом гнило и травило. Тело задрожало, забилось, не желая дать выход потоку ужаса и я почти замолчала, но Зорин укусил мое плечо. Укусил до отчетливой боли, кнутом хлестнувшей тянущие меня обратно в омут оковы вины и страха. Скрежет от натянутых цепей, их стон и последние звенья у опоры покрытой пеленой ужаса… с кровью и стоном вырываются. Исторгаются. Унося за собой ужас в животном вое, гаснувшем в кронах деревьев.
Кажется, ноги подкосились. Но он удержал. Он меня удержал. Прижался горячими губами к моему лбу, сильнее стискивая в объятиях.
Голова будто чугунная, мышцы ослабевают. Одновременно мир вокруг вдруг становится видимым. Осязаемым. Наполняется цветом, запахом, звуками. Будто очнулась ото сна. Впервые за долгое время.
Внутри сосущее чувство пустоты и, парадоксально, покоя. Будто отсекли гниющую плоть. Ее не хватает, больно, все ноет, но… легче. Ведь боль другая. От этой самой отсеченной части, а не от того, что так гнило в отгороженном участке все равно отравляя все существо.