Осознание медленно приходит в разум. Осознание его губ на моем лбу, силу пальцев, сжимающих плечи, прижимающих меня к нему к его груди. Тепло его тела, его запах на моей коже, его учащенное дыхание в мои волосы. Ускоренное биение его сердца, стучащего с такой силой, что это ощущается даже сквозь преграду из ткани между нашими телами. Он рядом. Обнимает и ждет меня.
Мои руки медленно, неуверенно и так боязливо обнимают его плечи. Слышу рваный выдох. Сжимает меня сильнее. Он дождался.
— Поехали домой. — Этот мой голос, будто и не мой. Звучный такой. Чистый и ясный, несмотря на саднящее чувство в горле, в теле. В нем.
Снова рваный выдох. Облегчения. Губы снова целуют меня в лоб.
Оборачиваюсь, смотрю на вытесненное в мраморе изображение. И… просто больно. Без ужаса. Просто боль. Наконец-то. «Я вернусь» — неслышно выдали мои губы, и я иду вслед за своей рукой, зажатой в ладони Зорина.
Есть такое чувство, когда в твоей жизни не произошло ничего вроде бы физически значимого, а дышать становится легче. Ты вроде и до этого дышал свободно, ничто этому не препятствовало, а мир будто насыщается новыми оттенками палитры, которые прежде не замечал, но они оказались такими красивыми, влекущими, что ты открываешь новое для себя, не постигнутые до глубины чувства — очарование, вдохновение, легкость. Свобода. Прежде всего от себя.
Ты вроде все это знаешь, знаешь привкус каждого чувства на языке, но когда внутри что-то очень довлеющее рассыпалось в прах, ощущаешь все совсем по другому. Ярче и насыщеннее.
Прошло три дня, как я начала воспринимать все ярче. Вкуснее. Без привкуса пепла, изредка запорашивающего мир вокруг. Раньше это вообще довольно часто было. До его появления. До Зорина. Знаю, что это не правильно, когда мир смыкается на одном человеке, но на Саше он бы и не сомкнулся никогда — у меня есть мама и Лана. Но то, что он мой центр притяжения, это однозначно.
Зорин вообще не настаивал на душещипательных беседах после того… дня. Не настаивал ни на чем. Он был спокоен, иногда язвителен и привычно насмешлив, но очень осторожен. Относился ко мне как… не знаю, к чему-то хрупкому. Пока разговор не касался моей машины. «Твоя гребанная тарантайка от ветра плющится, Олька! Боже мой, как тебе вообще не страшно в эту хрень садиться!» — театрально трагично прижатая ладонь ко лбу и закатывание глаз. И этот человек заколачивает миллионы, да.
Я сижу в кафе и пытаюсь вывести итоги сезона, когда Зорин снова словно бы телепортируется, внезапно и неоткуда.
— Расчетный счет указан неверно был в договоре купли-продажи территории хряка. А то раз я наличкой двести рублей я у тебя в тот раз не взял, еще надумаешь деньги мне втихушку на счет кинуть и неизвестно кому они уйдут.
Я недоуменно смотрю на опущенные на стол передо мной документы и поднимаю глаза на Зорина, плюхающегося на стул напротив меня. Улыбается и стягивает авиаторы, одновременно просит Свету принести кофе.
Фыркаю, подписываю и откладываю документы на край стола, собираясь дальше заниматься кассовыми отчетами — через неделю завершение сезона, а у меня еще конь не валялся. Точнее, валялся. И это все, что он сделал.
— Угум, все. Ты подписала. Да, Олька? Ты подписала и отступать тебе некуда. — Я настораживаюсь замечая лукавый блеск его глаз. — Так что вот тебе твоя копия, эту мне отдай, а то порвешь нахер. — Он быстро вытянул листы и кинул копию. — А теперь переверни и прочитай, что ты только что подписала.
— Договор дарения? — у меня отвисает челюсть и я потрясенно смотрю на Зорина, довольно лыбящегося во все тридцать два. — Зорин, ты… совсем что ли?
— Угум. Вообще совсем. — По злодейски ржет он, и глумливо добавляет, — а теперь прочитай про имущество даримое тебе «Соколом». Про движимое. Про недвижимое, бывшую территорию хряка, не так интересно.
Да он… у него совсем мозги набекрень.
— Порше… Панамера… Зорин у тебя что с головой? — с подозрением спрашиваю я, чувствуя, как у меня начинает дергаться глаз.
— Нормально все с ней. Просто так ты бы машину от меня не приняла. Мы ж все такие самодостаточные. — Издевательски хихикает, но тут же становится серьезным, когда к столу подходит Света и ставит перед ним кофе, а когда она уходит переводит взгляд на меня с дергающимся глазом, и усмехаясь, поясняет, — я всякий раз переживаю когда ты на своей говновозке едешь куда-то. У нее ж металл на бочине от ветра гнется. А разбитая задница? Это ты мне врешь, что в тебя Игорь въехал. По любому об кустик задела бампер и отвалился. — Фыркает, и уже серьезно и спокойно поясняет. — Ну не спокойно мне на душе, что ты на такой рухляди ездишь.