— И к чему все это представление? — недовольно спросил Релин, почесав кончик носа. — Нельзя было это сделать… хм, менее помпезно?
— Конечно, нет, тгон!
— Мы собираемся просто высечь провинившихся рабов! Это же выглядит смешно!
— Ничуть, — пробурчал слуга, убирая руки за спину.
В центре ряда воинов, в трех шагах впереди, стоит жилистый седой мужчина — боевой капитан. В левой руке у него скрученная черная плеть.
Капитан хмурится. Впрочем, у него всегда такое выражение, будто он командует не жалкой сотней воинов, а всеми аккаратскими фалангами. Релин однажды подслушал, как его личные стражники насмехались над капитаном, говорили, что даже испражняться он ходит с хмурым лицом. Уж шуток капитан точно не понимает, да и задания выполняет грубо, в лоб. Приказано доставить на плац провинившихся рабов — значит будут избиты до полусмерти все, кто попадется на его пути, будут сожжены или разрушены несколько глиняных хибар илотов. Но другого главнокомандующего у меня нет. Хорошо хоть отец расщедрился на такого.
— Тгон, сделайте вид, что вам не противно, — посоветовал слуга.
— Эти люди, скорее всего, ни в чем не виноваты. Так почему они должны отвечать за проступки других?
— Аккаратские законы четко…
— Мы не в Аккарате, — резко перебил Релин.
Слуга бросил на него взгляд, полный укоризны.
— Посмотри на илотов, Хжай. Они истощены и замучены. День и ночь горбят спины на нас, а получают лишь крохи с барского стола. Неудивительно, что они обозлены и хотят убить меня.
В пяти шагах от капитана стоят пятеро полуголых рабов. Выглядят они как братья: жилистые, с широкими плечами, густыми спутанными бородами и с изможденными лицами. Если бы сейчас Релин спустился вниз, то уловил бы тяжелый смрадный запах, исходящий от них.
— Боги определили их судьбу, — высокопарно сказал слуга. — Не нам оспаривать их решения.
Релин ухмыльнулся, отпил из бокала и бросил:
— Давай начинать. Хочу быстрее вернуться в свои покои и спокойно напиться.
Хмыкнув, слуга вскинул над головой красный шелковый платок, тем самым давая знак, что господин полностью переключил внимание на «судебное разбирательство». Капитан тут же вытянулся в струнку, достал из-за пазухи туго скрученную плеть и начал:
— Один из вас, жалких псов, покусился на жизнь великого тгона, сына Нуаса, внука славного Мешатета, предка самого Мантаса Льва… — Голос главнокомандующего грозно гремит, каждое слово, точно тяжелый булыжник, катится по плацу, отчего рабы вздрагивают и всё более сутулятся. — Когда ваш господин отдыхал на террасе, какой-то жалкий червь бросил камень в него и попытался скрыться!
Релин вспомнил сегодняшний день. Он, как всегда в последние два года, напивался, греясь на солнышке. Лежал на больших воздушных подушках, доставленных с Тошатханского Союза, и наблюдал за облачными барашками, плывшими по синеве неба. Рядом, подливая ему вино в бокал, был только Хжай. Затем, нарушив дневной покой, что-то стремительно влетело на террасу и едва не задело голову Релина. Этим «что-то» оказался небольшой камень. С улицы послышалось ругательство, слуга подбежал к балюстрадам и, по его последующим словам, увидел, как в городские трущобы улепетывал раб. Подняли и бросили в погоню стражу…
Релин тяжело вздохнул. Скорее всего, настоящего преступника не нашли. Схватили первых попавшихся бедняг и притащили сюда. Из-за того, что Хжай не запомнил лица кидавшего камень, было принято решение наказать всех подозреваемых. Не очень-то честно.
— …Именем великого тгона я объявляю наказание: сотня ударов плетью каждому! — закончил речь главнокомандующий, раскручивая кнут.
Релин скептически хмыкнул.
— Не слишком ли много? — спросил он слугу. — Раньше мы обходились двадцатью. У илотов на спинах живого места не останется!
— Не стоит беспокоиться, тгон, — ответил Хжай. — Как я уже говорил, необходимы жесткие меры. Если из рабов кто-то умрет, это даже хорошо. Остальные в следующий раз десять раз подумают прежде, чем решатся на отчаянный поступок.
— Мы лишь настраиваем людей против себя…
— Рабы должны знать свое место.
— Посмотрим, что ты скажешь, когда разъяренная толпа попытается разорвать тебя.