— Приготовиться, — приказал командующий.
Его люди натянули тетивы, вены на их шеях и руках страшно вздулись. Кончики стрел уставились на взбесившихся рабов. Воздух зазвенел от напряжения. Релин ощутил, как нервная дрожь охватила руки.
Капитан и Хжай вырвутся… Еще немного… Еще чуть-чуть. Ну, давайте же! Противник слаб и не обучен.
Как только бойцы под предводительством Хжая приблизились к вратам башни, командующий вскинул окровавленную саблю, заорал во всю мощь глотки:
— Огонь!
Град стрел, пронзительно звеня, устремился вверх и на мгновение тучей закрыл солнце. Два быстрых удара сердца — и воздух разорвали вопли. Десятки рабов, точно подкошенные, рухнули в пыль. Те, кто понял, что бесполезно сейчас штурмовать башню, тут же растворились в переулках. Но многие побежали к вратам.
Предчувствуя скорое спасение в тени массивных двустворчатых врат и подгоняемые проклятиями Хжая, которые без труда можно услышать и на открытой террасе, воины ускорились.
— Огонь!!
И вновь на врага обрушился смертоносный ливень. Стрелы бьют в головы, в лица, с легкостью пронзают кожу, мясо и кости. Раненые инстинктивно прикрываются ладонями, но им это мало помогает. Падают, бьются в конвульсиях, бегущие за ними спотыкаются. Над городом стоит многоголосый крик боли.
Наконец, спасающимся воинам удалось войти в башню. Тяжелые центральные врата мигом за ними закрылись. Релин облегченно перевел дух, будто сам был в страшной заварушке, и направился вниз, поговорить с Хжаем. Слуга, наверное, будет несказанно рад увидеть его — небось, уже с жизнью попрощался.
— Дела у нас, величайший, идут очень хорошо, уж поверьте старому слуге! Оазис обнесен такой стеной — ни одному жалкому рабу не пробраться. А еды на складе так много, что можем держать осаду хоть несколько лет! У илотов же всё гораздо хуже: источников воды у них вообще нет! Дней семь — и приползут на коленях, умоляя пощадить их. И на вашем месте я бы с ними не стал сюсюкаться! Половину бы извел, на крюки повесил, чтобы остальным неповадно было.
Хжай идет чуть впереди, высокомерно вздернув подбородок. За несколько дней, проведенных в башне-дворце, он похудел еще сильнее, под глазами появились черные круги. Но ничего больше в нем не выдает усталости. Удивительно, как быстро он восстановился после случившегося кровопролития в городе, даже закалился, стал жестче и увереннее.
— Острая нужда рано или поздно припрет людей, Хжай, — сказал Релин. — И они попытаются взять дворец штурмом. Справимся ли мы?
— Конечно! Другого варианта и быть не может! Ваша власть — священна и одобрена богами. Высшие силы никогда не позволят случиться страшному. Грязные оборванцы обречены, просто пока не понимают этого, но мы их убедим!
Тгон пожал плечами. Узкий мрачный коридор петляет; в висках стучит и нечем дышать от спертого воздуха.
— А ты знаешь, почему рабы ненавидят меня? — спросил Релин, мельком глянув на догорающую свечу в специальном углублении в стене. — Истинную причину.
— Они не ненавидят вас, — ответил Хжай, понял, что сказал глупость, и сконфузился. — То есть… Я имею ввиду… Ну…
— Илоты просто желают посадить меня на пику на глазах всего честного народа.
Смешок слуги прозвучал неестественно громко, прокатился эхом по коридору.
— Грязные оборванцы глупы, величайший. Им отчего-то взбрело в голову, будто вы не сын своего отца и что вас надо убить, тем самым освободив место для истинного правителя города-сателлита. Боги! Какой вздор! Они не понимают: если отец узнает про вашу смерть, то в Юкнимею пришлют не нового тгона, а отряд карателей. И снимутживьем кожу со всех — с детей, женщин, стариков и мужчин.
— Ты не договариваешь, Хжай. Рабы считают меня приносящим беды. Две мои жены умерли здесь, так и не родив мне наследника. Однажды город чуть не сгорел. Помнишь, как два месяца мы остались фактически без еды?
— Страшный был голод, — согласился слуга. — Но ведь это не ваша вина. Как нет вины и в набегах орд нокронговцев.
Они свернули направо, принялись спускаться по узкой крутой лестнице. Щербатые ступени встретили их черными жирными пятнами и тяжелым гнилостным запахом, от которого защипало в носу. На стенах поблескивает белая плесень.
— Я устал что-то доказывать, — сказал Релин. — Люди не видят моей доброты, а для строгости я не создан — слишком мягок и добросердечен. Ты сам обо всем знаешь! Даже на порках стараюсь поменьше глазеть на плац. Отец послал меня на верную смерть, знал: я погибну здесь, среди песков и жалящего солнца. Правда, не рассчитывал, что протяну так долго.