14.
15.
Вынув из пишущей машинки три листа бумаги с напечатанных на них пятнадцатым сонетом, Вячик аккуратно разложил их по стопкам и откинулся назад. Работа последних дней и чуть ли не всей его жизни была завершена. Муза Эрато, присутствующая в его комнате с раннего утра, невидимая и неосязаемая, подошла к поэту сзади, положила руки ему на плечи и нежно поцеловала его в затылок. Поэт вздрогнул от неожиданности, а потом замер, пораженный тем дивным блаженством, вдруг, снизошедшим на него не иначе, как с небес.
Он встал, медленно подошел к своему холостяцкому ложу и обессиленно рухнул на него, уткнувшись лицом в потертую плюшевую подушку. Муза, сбросив с себя свой белоснежный пеплас, по прежнему невидимая для поэта и бесплотная, легла рядом с ним и прижалась к этому мужчине всем телом, уже мечтая о том дне, когда сможет сделать это наяву, а не в его грезах. Вячик перевернулся на бок и с мольбой посмотрел в глаза этой солнечной девушки, которую он не видел и она снова поцеловала его в губы, пахнущие табаком и коснулась рукой полузакрытых глаз мужчины, побуждая его ко сну.
Поэт уснул, словно младенец на руках матери, и во сне ему сделалось удивительно хорошо, тепло и покойно. А муза продолжала лежать рядом с ним, крепко обнимая его за плечи и обвивая его ноги своими ногами. При этом муза испытывала очень острое чувство блаженства и наслаждения, хотя поэт не ласкал её тела своими руками и не целовал её губ, чего ей так хотелось. Не помня себя от вожделения, Эрато постепенно стала извиваться всем телом и двигаться вверх и вниз, ощущая жар тела Вячика, и даже заставила его вновь перевернуться и лечь лицом вниз, чтобы оказаться под ним, но вскоре поняла что она хочет слишком многого и просто прилегла рядом.
Пожалуй, впервые за многие тысячи лет муза подумала о том, а что же она, собственно, давала поэтам. Чем она отблагодарила ту же Сафо или Петрарку, Гёте и Пушкина за все то, что они сделали по её милости, больше похожей на властное требование. Обегая по кругу десятки, сотни, тысячи поэтов, она из века в век делала одно и то же, - целовала их, спящих безмятежным или тревожно-мучительным сном, в лоб, принуждая тем самым к творчеству, порой полному мук, и потом уже не делала для них ничего.
За все эти времена она не ввела в Парадиз Ланд ни одного поэта, ни с одним из них она не встретилась лично, пожалуй, кроме Александра Сергеевича, который, войдя в сговор с Алексом, мстительно позволил себе нагрубить ей. Впрочем, это уже не был тот прежний Саша Пушкин - лицеист или Александр Сергеевич Пушкин, признанный мэтр русской поэзии. После смерти поэта от руки какого-то поганого иноземца, когда душа его вырвалась из узилища телесной оболочки и воспарила к небесам, в ней проснулась память о всех её прежних четырех жизнях, прожитых с ничуть не меньшим накалом. Так что у него было вполне достаточно оснований для того, чтобы обозвать её фифочкой с фантазиями.
Только теперь, став женщиной и получив первые уроки любви, Эрато стала понимать, что в глубокой древности она, вместе со своими сестрами, сделала очень большую глупость, когда, уже осознав свою власть над определенными людьми, в ответ на вопрос Создателя Яхве: - "Что ты выбираешь, Эрато, быть такой же, как все женщины, любить и быть любимой, но при этом стариться с каждым годом или ты желаешь, чтобы я наделил тебя даром вечной молодости, но отяготил его несокрушимым барьером столь же вечной девственности и тем самым лишил плотских утех?" - ответила тем, что выбрала для себя вечную молодость. Какая же она была тогда дура.
Хотя, с другой стороны муза прекрасно понимала и то, что только благодаря ей жизнь поэтов, живущих, по большей части, одними только стихами, была наполнена высшей радостью и самым высоким смыслом существования, ведь все они были Творцами и им была доступна радость творения, чего, зачастую, напрочь лишены все остальные люди. Ведь далеко не каждого прыщавого юнца или девицу, которые брали в руку стило, она целовала в лоб.
Знавала она и графоманов, которые изводили впустую целые тонны бумаги, но не могли положить на лист ни одной, действительно поэтической, строчки. Тот же Создатель Алекс, который писал весьма недурственные повести и рассказы о всяких космических приключениях, все-таки не выдержал и, сжимая её в своих объятьях, спросил о том, что она думает о его собственных стихах, которые были написаны им отнюдь не в юношеские годы. Муза ответила ему тогда предельно честно, вначале спросив со смехом: - "Ах ты паршивец, ты требуешь от меня, чтобы я приняла за поэзию твои экзерсисы, которые были направлены только на то, чтобы отточить свое умение элегантно и красиво оформлять свои мысли? Нет, мальчик мой, ты был самым обычным рифмоплетом. Да, ты и сам имел наглость частенько заявлять об этом вслух и даже не стеснялся говорить о своих гнусных проделках в присутствии настоящих поэтов, которым потом и кровью давалась каждая строка. О, если бы ты знал, как же я ненавижу таких напыщенных типов!"
Впрочем, в разговоре с Алексом она лукавила. Однажды она, все-таки, чмокнула этого парня в его высокий лоб мыслителя, но, увы, промахнулась. Написав два отменных стиха, он сурово задушил в себе поэта и продался банальной прозе. Но, похоже, другого и не могло быть, ведь в своих фантазиях он всегда заходил так далеко и писал о таких невероятных вещах, о которых большинство её подопечных даже и помыслить не могли. Алекс, при всей его пылкости, был философом и интеллектуалом, а еще настоящим художником, но истинным творцом он станет только тогда, когда выйдет в Абсолютную Пустоту и сотворит там свою собственную Вселенную.
Когда Эрато вспомнила о своем удивительно бесстыжем и потрясающе изощренном любовнике, который научил её столь невероятным вещам, да, ещё и был таким озорным парнем, она, тотчас, вспомнила о том, что находится в Зазеркалье не только для того, чтобы изнывать от вожделения, лёжа рядом с поэтом. Поэтому она, ещё раз поцеловав Вячика в лоб, тихо встала с его дивана и, потянувшись всем своим телом, так жаждущим плотской любви, взмыла ввысь.
Поднявшись на огромную высоту, туда, где в безвоздушном пространстве удивительные творения людей, называемые космическими аппаратами, уже не проносятся стремительно над этой планетой, а висят над ней неподвижно, муза вернула себе обычный вид и, найдя поблизости одно из таких творений, присела на нём, словно на камешке. Хотя она и находилась в вакууме и, в то время, как её спину сжигали солнечные лучи, грудь и живот девушки находились в зоне жуткого космического холода, она не испытывала никаких неприятных ощущений и дышала в безвоздушном пространстве ничуть не хуже, чем на вершине горы Муз. Охранная магия двух Создателей отлично сберегала её неуязвимое тело и она смогла без каких-либо помех выбрать нужное ей место на планете.