— А это… этот ваш план вам самой не кажется неразумным? — спросил Нино с той осторожной мягкостью, с какой обычно обращаются с сумасшедшими или умственно неполноценными людьми, ибо теперь он окончательно убедился, что мисс Сарджент — ненормальная. «Чокнутая, — подумал он, — не буйная, конечно, но из нее явно ничего не вытянешь».
— Мне он кажется совершенно естественным. Я даже не в состоянии представить себе, как можно было бы поступить иначе. Но я не утверждаю, что права.
— И для того, чтобы передать все, чем вы владеете, вы и приехали в бюро этой организации?
Она наконец подняла голову. Чуть заметно улыбнулась, лукаво и в то же время удрученно.
— Да… И вот это, действительно, оказалось ужасной глупостью с моей стороны. Большие организации, вроде этой, настолько пронизаны духом бюрократизма, официальщины, что мое предложение, разумеется, привело их в полное замешательство, по их мнению, оно подрывало их устои и выглядело очень подозрительно… Директор, которому меня представили, проведя сначала через пять или шесть канцелярий, знает мою семью. По-моему, этот достойный господин очень испугался, он, верно, подумал, что я… — она постучала согнутым пальцем по правому виску, — и вежливо — о, весьма вежливо! — проводил меня к выходу, заявив, что частных пожертвований его организация не принимает. Впрочем, по всей видимости, так оно и есть на самом деле.
— Но почему вы не захотели реализовать свой план в Америке? Там ведь тоже хватает обездоленных, быть может, их меньше, чем на старом континенте, но хватает…
— Если бы вы только знали, Нино, как трудно в Америке исполнить то, что я задумала. Встречают вас недружелюбно. А потом, когда узнают, в чем дело, или отворачиваются от вас, словно вы зачумленный, или же начинают делать вам различные предложения, но всегда настолько подозрительные, что создается впечатление, будто они хотят спекульнуть вашими деньгами, будто деньги эти предназначены лично им, а не тем, кто в них нуждается. И очень скоро вы оказываетесь в окружении своры шарлатанов и прохвостов… Вот я и пала духом, а потом подумала, что, возможно, в Риме… А здесь — новое разочарование, уже иного рода… И тогда я решила: буду действовать самостоятельно… Буду ездить по странам, где царит подлинная нищета, сама выискивать наиболее ужасные ее проявления, то, что нуждается в безотлагательной помощи, и срочно принимать меры… Но для выполнения такой задачи я чувствую себя слабой и безоружной… Да и как действовать совсем в одиночку?.. С чего начать?.. Где?.. Вот я и подумала, что мне нужен помощник, сильный и решительный человек, к которому я питала бы безграничное доверие…
Нино добродушно улыбнулся.
— И тут подворачиваюсь я, — вставил он.
— И тут уж моя вина, что я заставила вас подвернуться, — поправила она.
— Вина?
— Да… Вина перед самой собой. И перед вами. К чему говорить об этом? Вы не хуже моего знаете, что я ошиблась.
Дрогнувшие веки были единственным признаком смятения, которое породили в душе молодого человека эти слова. Итак, она сказала, что ошиблась… Но догадывается ли она, до какой степени она ошиблась? И если догадывается, то что думает о нем теперь? Однако во взгляде, обращенном в эту минуту к нему, не чувствовалось ни упрека, ни суровости: напротив, он излучал доброжелательность, почти нежность… Пожалуй, она ни о чем не подозревает. Да лучше и не пытаться разгадать эту загадку. Не все ли равно? Сейчас они расстанутся, и, вероятно, навсегда. Он не сердился на нее, ведь она не была нормальным человеком и, скорее всего, не отвечала за свои поступки. В конце концов, ее «ошибка» стоила ему всего лишь недели несбывшихся надежд и потерянного вечера. Не так уж страшно. Теперь ему хотелось только одного: как можно быстрее избавиться от мисс Сарджент. Но сердиться на нее — нет! Скорее он испытывал к ней сочувствие: подумать только, такой «вывих» при ее-то миллионах и миллионах долларов… Растерянная, что-то невнятно бормочущая, со скрещенными руками и вымаливающим снисхождения взглядом… Нет, он не причинит ей зла. На какой-то миг в нем вспыхнуло желание опрокинуть ее на кушетку именно за то, что она чокнутая и, может быть, слабоумная. Изнасиловать. Влепить несколько оплеух. Запугать. Увидеть ее слезы. И потом сделать покорной рабыней. За то, что она чокнутая и слабоумная… Эти мысли, вернее, картины пронеслись в его голове с быстротою молнии, как и — он сам не знал, с чего бы это? — пробежавшая по его телу дрожь, словно от знойного и опустошительного шквала, налетевшего из какого-то проклятого богом края. Но почти сразу же его желание исчезло. Нет, он не причинит ей никакого зла. Она так беззащитна. И все нещадно будут эксплуатировать ее.