В своем номере в «Отель де Франс», развешивая в шкафу одежду, Бернар справился о делах. Леон ответил, что дела идут неважно. Экономический «бум» пятидесятых и шестидесятых годов давно миновал. В течение последних двух лет наблюдается «спад», он производит лишь опустошения. Торговый оборот резко падает. Активное сальдо баланса с каждым месяцем уменьшается: прямо-таки шагреневая кожа. Все труднее и труднее становится сохранять и завоевывать иностранные рынки сбыта: теперь у них появилось два грозных конкурента — Западная Германия и Япония. Да, да, Япония начала производить и экспортировать ротационные машины качеством по меньшей мере не хуже французских и по ценам весьма «конкурентным». Но самые ужасные неприятности доставляют требования рабочих. По малейшему поводу рабочие «распоясываются». За последние пять лет на заводе было семь или восемь забастовок, одна из них длилась целых три недели. Понимает ли Бернар, что это означает? Двадцать один день!.. Социальный климат ухудшается с каждой неделей. Лозунг «Соучастие в прибылях!» витает в воздухе. Возможно, недалек тот день, когда придется пойти на это.
Леон говорил с таким несчастным видом, словно он защищался или заранее искал оправдание тем ошибкам, в которых еще не признался, и, слушая его, Бернар уже предчувствовал, каково будет заключение после этой столь долгой преамбулы: под тем или иным предлогом он (да, он, Бернар) будет ограблен и не получит своих денег, возможно, Леон просто не в состоянии отдать их, как полагалось бы по соглашению, заключенному перед отъездом Бернара в Аргентину. При этой мысли Бернар не испытывал ни разочарования, ни гнева: по правде говоря, он не нуждался в этих деньгах; и потом ведь Леон десять лет тянул на себе весь воз, на нем лежала вся тяжесть ответственности и забот… Но поскольку Бернар любил ясность в делах, он все же спросил:
— Ты можешь сказать мне grosso modo[16], какую сумму составляют теперь прибыли с моего капитала?
И увидел, как Леон, изменившись в лице, после минутного молчания закрыл лицо руками. Бернар подождал, пока приступ пройдет. Этот спектакль был невыносим. Он подошел к окну и посмотрел вниз, на площадь. Жемчужина и гордость города, эта площадь XVIII века была очень красива. Но сейчас, с высоты четвертого этажа гостиницы, она выглядела просто стоянкой для автомашин. Бернар подумал: «Мир, где деньги заставляют плакать шестидесятилетнего мужчину, нужно уничтожить». Странно, что эта мысль возникла у него, когда он смотрел на крыши автомашин, на это море металла, закрывавшее изящный орнамент из разноцветных плит, которыми была выложена площадь; впрочем, если поразмыслить, ничего странного здесь не было, даже напротив: слезы Леона и стоянка автомашин на площади Людовика XV — в какой-то мере явления одного порядка.
Когда Леон как будто успокоился (он вытер глаза носовым платком), Бернар сказал:
— Я огорчен, что я так расстроил тебя, Леон, но ведь мне надо знать, не правда ли? Ты же должен был приготовиться к тому, что я попрошу у тебя отчета?
Леон согласно кивнул.
— В таком случае можешь ты мне сказать все как есть? На что ушли эти деньги?