— Черт возьми, тем лучше! Нужно пользоваться жизнью.
— Именно так я и считала.
Они обменялись взглядами, в которых было мало нежности, но это длилось всего лишь мгновенье. Когда они закончили чай, Сесиль спросила его, не хочет ли он перебраться домой.
— Сегодня, во всяком случае, я провожу вас, — ответил он. — Но пожалуй, денек-другой еще поживу в гостинице…
Ее губы чуть тронула улыбка: это так характерно для Бернара — держать людей в неизвестности, всегда оставлять про запас резервную полосу, лазейку… Главное, чтобы никто не посягнул на его свободу!
Улица Корделье, как всегда, выглядела очень горделивой со своими домами XVIII века, своими булыжными мостовыми, которые не принесли в жертву макадаму. Эта улица находилась «под охраной» как памятник старины, и те, кто жил здесь, заботились о ней — у них имелись к тому возможности. Встреча с родным домом породила в душе Бернара смешанное чувство: ведь он был не слишком-то счастлив в его стенах. Внутри дом несколько подновили; все было освежено, омоложено, но в меру, чтобы не нарушить ощущение устоявшегося богатства, респектабельности, которое всегда вызывало это почти сеньориальное жилище. Леон и его семья занимали парадные покои, Сесиль и гувернантка — третий этаж; в апартаментах под крышей жил Арно. Залы для приемов были огромны. Ими пользовались лишь в самых торжественных случаях. В повседневной жизни вполне обходились более скромными гостиными. Войдя, Сесиль тут же повернула ручку радио.
— Ты не возражаешь? — спросила она Бернара. — Мне нужно прослушать эту передачу. К тому же она уже началась, мы немного опоздали.
Она села. Мисс Хопкинс, должно быть, знала, что их ожидает, потому что лицо ее озарилось, словно она приготовилась внимать небесному хору. Она тоже села. Вдруг из приемника, модулируя своего рода жалобу, прерываемую приглушенными рыданиями, донесся женский голос, глубокое контральто. В первое мгновенье Бернар подумал, что передают какой-то спектакль, возможно античную трагедию; и он даже отметил про себя, что актриса немного переигрывает, но почти тотчас был разубежден самим текстом, усомниться в современности которого было просто невозможно. И действительно, плакальщица, обращаясь к собеседнице, которую она называла Иоландой, говорила как-то странно, ибо речь ее, резко акцентированная, словно набегала волнами, — эту манеру усвоили ныне некоторые слои парижан и дикторы радио, что заставляет иностранцев думать, будто французский язык является языком сильного тонического ударения, как немецкий или английский, — так вот, плакальщица говорила:
— …Да, Иоланда, первое сообщение, которое мы прежде всего должны сделать нашим слушательницам, первое, о чем нам нужно поведать, сообщение прискорбное, я осмелюсь даже сказать, повергающее в отчаяние…
Здесь Иоланда попыталась вставить слово:
— Как и вы, сегодня утром я была опечалена, когда узнала…
— Опечалены? (Первая плакальщица с незаурядной энергией перебила свою собеседницу. Чувствовалось, что она не терпит, когда ее прерывают в самый разгар ее страстного монолога.) Я была потрясена! Я просто ничего не могу делать сегодня, я хожу как неприкаянная… Дорогие подруги, сегодня на другом конце планеты произошло событие, которое, я уверена, вы воспримете как личное горе, как скорбную весть.
Пауза. Напряженное ожидание становится невыносимым. Потом медленно, каким-то сломленным, монотонным голосом:
— Умер президент Альенде.
Новая пауза. Нужно дать слушательницам время преодолеть оцепенение; тем, кто слишком чувствителен и, может быть, упал в обморок, прийти в себя. Иоланда, коварная, циничная женщина, воспользовалась этим, чтобы снова завладеть микрофоном:
— Как вы, возможно, догадались, дорогие подруги, военный путч…
Завывание первой плакальщицы:
— Путч правых экстремистов, вдохновленный правящим классом…
У Иоланды решительно нет сил бороться; побежденная, она безропотно соглашается отдать микрофон своей сопернице, которая теперь объясняет слушательницам природу заговора, расстановку сил, рассказывает о сопротивлении оказавшегося в осаде Альенде, о еще малоизвестных обстоятельствах его смерти…
От удивления Бернар плюхается в кресло. Он спрашивает жену:
— Скажи же наконец, это что, Франсина?
Приложив палец к губам, Сесиль приказывает ему молчать. Она берет программу ОРТФ, протягивает ее Бернару, указав название передачи, которую они слушают. Это была еженедельная передача, предназначенная для женщин, передача, в которую Франсина и Иоланда, рассказывающие о событиях недели и комментирующие их, «внесли живую струю».