— Я со своим мужем испытываю оргазм один раз из трех, и уж поверьте мне, это не моя вина!
— Согласно последним данным Института сексологии, 62% француженок удовлетворены супружескими отношениями.
— Да, но из этих 62% — я помню эти данные — 37% заявили, что при этом они делают ставку больше на себя, чем на супруга.
Бернар не знал, куда деваться. В юности он раз десять дрался насмерть; раз или два имел дело с опасной шпаной; давал отпор профсоюзным делегатам; однажды разнял двух пеонов, выяснявших отношения с помощью кинжалов; короче, он не боялся ничего и никого; но, слушая, как эти элегантные дамы за чашкой чая разглагольствуют об оргазме, он почувствовал, что у него по спине пробежали мурашки. Он взял себя в руки. Ладно, в конце концов пусть будет так. Он знал, что женщины во всем мире борются за то, чтобы обрести равные права с мужчинами. Он ничего не имел против, это законно, нормально, и можно даже надеяться, что в результате этой борьбы появится более совершенное общество. Ладно. Но в таком случае, что же его покоробило? Что пора сдать в архив некий образ Женщины, созданный в его представлении воспитанием, окружением? Да, наверное… Его собственное чувство machismo содрогалось, когда он слышал, что женщины разговаривают как мужчины, или, вернее, как мужчины не разговаривают, ибо с тех пор, как он покинул стены школы и казармы, он не припомнит, чтобы кто-нибудь из мужчин в разговоре хотя бы намекнул на испытываемый им оргазм… Возможно, во время этой беседы Бернара сбивали с толку преувеличенность тона, акцент. Он сам казался себе простаком, попавшим в какую-то утрированную комедию…
Как-то вечером, когда Сесиль и мисс Хопкинс ушли в кино, он от безделья забрел в спальню жены. Осмотрел книжные полки. Даже если судить по одним только названиям, Сесиль можно было присудить диплом за современность: эротика соседствовала с политикой, фривольный парижский стиль — с серьезной философией, роман-боевик, но хорошего вкуса, — со скандальным репортажем, написанным, однако, журналистом с мировым именем… Бернар полистал какое-то сочинение с зазывным названием, прочел наугад одну или две страницы. Это была порнография высшего класса, несомненно предназначенная для мелких буржуа, у которых от повышения благосостояния мутится разум… Бернар почувствовал сострадание. Бедная Сесиль. Неужели она и впрямь считает себя обязанной читать это?
Выходя из спальни, он услышал голоса: Сесиль разговаривала с какой-то женщиной, но это была не мисс Хопкинс. Он узнал рыдающий голос дикторши, которая объявила о смерти президента Чили: Франсина… Итак, наступил момент лицом к лицу встретиться с дочерью. С первого дня своего возвращения он страшился этого испытания; но оно было неотвратимо. Он предпочел бы дать вырвать себе без наркоза один за другим три зуба… Но как избегнуть этой встречи? Укрыться в своей спальне или сбежать через задние двери было бы ребячеством. Охваченный ужасом, он вошел в комнату, где находились обе женщины.
Франсина стояла посередине маленькой гостиной перед сидящей матерью. Хорошо вылепленная фигура, крепкая и даже в какой-то степени монументальная, гармонировала с ее голосом. Тот же нелепый наряд: неизбежные джинсы, чтобы разом продемонстрировать и принадлежность к поколению юных, и демократический эгалитаризм; но блузка — от изысканного модельера, и все аксессуары — наручные часы, колье, цепочки, браслеты, кожаный пояс — тоже были от лучших поставщиков и оповещали не столько о возрастной категории, сколько о принадлежности к определенному социальному кругу, который в самом этом кругу называли просто «круг». Мы всегда молоды, мы испытываем чувства, которых требует от нас время, но просьба не ошибиться относительно происхождения… Все в одежде было со вкусом продумано… Одним взглядом Бернар оценил ансамбль в целом и в деталях, кое-что отметил про себя. Это длилось какую-то долю секунды… Потом он встретил взгляд, брошенный ему дочерью: такой жесткий, такой холодный, такой вызывающий, что Бернар остановился, пригвожденный к месту. На мгновенье он утратил всю свою уверенность и пробормотал растерянным, почти дрожащим голосом:
— Добрый вечер, Франсина.
Молодая женщина подчеркнула свое преимущество демонстративным молчанием, неподвижностью статуи, словно она ждала, что сраженный насмерть противник рухнет; но она недооценила жизненную силу своего отца, о котором спортсмен мог бы сказать, что он очень быстро «восстанавливает дыхание». Двух или трех секунд ему хватило, чтобы взять себя в руки. Было очевидно: оба они готовы перейти все границы условности. Дочь явилась как враг, чтобы выступить против него, чтобы, быть может, бросить ему вызов? Прекрасно. Она встретит достойного соперника. Окаменев душой и телом, Бернар принял вызывающий вид. Встревоженный взгляд Сесиль перебегал от отца к дочери. Не собираются ли они устроить побоище, чтобы изничтожить друг друга.