Как-то Бернар решил пригласить мсье Эмиля вместе пообедать. Он боялся отказа, боялся, что старый профсоюзный активист не захочет подвергаться риску скомпрометировать себя, обедая с одним из хозяев. К его удивлению, мсье Эмиль принял приглашение. Они отправились в пригородный ресторанчик, выбор которого Бернар тщательно продумал: ни слишком роскошный, что было бы неуместно и отдавало дурным вкусом, ни чересчур плебейский, потому что он хотел оказать гостю честь, подчеркнуть свое уважение к нему. В ресторанчике все оказалось по-семейному мило, кухня была без претензий, но все блюда — безупречны, а вина — превосходные. Мсье Эмиль, похоже, оценил и обстановку, и стол. Бернар рассказал ему об Аргентине, о своей работе там, о проблемах, которые возникали у него при управлении поместьем, — он полагал, что какие-то конкретные вещи, имеющие отношение к той или иной профессиональной деятельности, могут заинтересовать старика. В середине обеда, размякнув от вкусной еды и горячительных напитков, они предались воспоминаниям о былых временах. Не впадая в интимность, к которой они не стремились и которая могла бы только отпугнуть их друг от друга, Бернар довольно много рассказывал о себе, чтобы мсье Эмиль понял, что он считает его не столько своим служащим, сколько сподвижником и другом.
— Все то время, что я знаю вас, меня не оставляет чувство, будто вы член нашей семьи. — Бернар не стал слишком глубоко разрабатывать эту жилу, иначе можно было бы подумать, что он ударился в давно скомпрометировавший себя патернализм: с человеком, обладающим таким тонким слухом и острым умом, как мсье Эмиль, нужно держаться очень осмотрительно… Он сдержанно намекнул на семейные «разногласия», которые в значительной степени послужили причиной его отъезда. — К тому же, — добавил он, — я не был вполне удовлетворен своей работой здесь. Что вы хотите, управление заводом меня не интересовало! Вы, наверное, и сами поняли это тогда. Меня тянуло к другой жизни, где я был бы один, независим… Я нуждался в просторе, в напряженном физическом труде… С этой точки зрения ферма в Аргентине была идеальным выбором.
Мсье Эмиль кивнул головой. Да, он прекрасно понимает. У него тоже случались периоды усталости, тоски.
— Бывают дни, когда сердце не лежит к работе.
Однообразное существование порою наводит тоску… Какой человек не попытался хотя бы раз коренным образом изменить свою жизнь?.. Бернар сказал, что, если бы ему было двадцать, лет, он пошел бы бродить по дорогам, как хиппи. Что ни говори, а нынешним молодым людям повезло, они могут вот так идти, куда взбредет в голову… Это одна из положительных сторон современной жизни. Бернар не без остроумия рассказал, в какое смятение он был повергнут в первые дни после возвращения во Францию. В наш век достаточно десяти лет, чтобы мир, в котором ты прожил большую часть своей жизни, стал неузнаваем.
— Возьмите, к примеру, моего сына Арно: я был ошеломлен, когда увидел его. И не только потому, что он постарел, это естественно, этого я ожидал, но ведь его вообще словно подменили! Вы его немного знаете, я полагаю? Впрочем, с дочерью, кажется, произошло то же самое. Она совершенно изменилась.
Мсье Эмиль улыбался с несколько загадочным видом. После небольшого колебания он сказал:
— Это последствия мая.
Бернар не сразу понял.
— Последствия мая? — переспросил он. — Вы хотите сказать, мая 1968 года?
— Да. Очень многие вдруг решительно переменили свои взгляды, свою жизнь в ту пору. Или вскоре после.
— Правда? Но почему же? Я плохо представляю себе, что это были за волнения, «революция», как их еще называют. За шесть тысяч километров от Франции, в деревенской глуши… Я и газеты-то читал не каждый день… Вы говорите, что многие тогда переменили свои взгляды?
— Признаться, да. И понимаете, прежде всего из чувства страха. Произошел в какой-то степени тот же феномен, что и в 1944 году, когда свирепствовала чистка: тогда все кричали, что они участвовали в Сопротивлении… Люди испугались. Всё, хотя бы немного отдававшее коллаборационизмом, пользовалось такой дурной славой…
— Это я прекрасно помню. Выходит, в 1968 году произошло нечто подобное?