Выбрать главу

— Ты была бы очень красивой кошечкой. Я водил бы тебя на кошачьи выставки, и ты получала бы первые призы.

Она откинулась на спинку кушетки, поджала под себя ноги.

— Но скажите, господин Клаус, — произнесла она неожиданно ворчливым тоном, — вы, живущий только ради собственного удовольствия, не испытываете ли вы иногда угрызения совести?

Игра продолжалась. Иоганнес достаточно хорошо знал свою племянницу и понимал — если она ведет такую игру, за этим кроется нечто серьезное. Юмор помогал «проскочить» тому, что она хотела сказать. Он непринужденно взял тот же тон:

— А почему вы считаете, мадам инквизиторша, что меня должна грызть совесть?

— Ну хотя бы из-за твоей жизни эгоиста, замкнувшегося в себе, без тени проклятой трансцендентности!

— Трансцендентности по отношению к чему? Мы, люди XX века, больше ни во что не верим.

— Но, принимая мир самым банальным образом, не скучаете ли вы порою, господин Клаус?

— Я, скучаю? Дорогая мадам Торквемада, что вы говорите! У меня нет времени скучать, я хочу еще столько сделать, узнать, впитать в себя!

В его словах прозвучал легкий вызов. Очевидно, оба они почувствовали это, потому что улыбки стали более язвительными, немного раздраженными. Лисбет была поглощена какой-то подспудной мыслью, ее явно мучили какие-то сомнения, и она, чтобы не выдать своего состояния, прикрылась шуткой. Она всегда держалась естественно, без тени позерства, но это отнюдь не означало простоты.

— Созерцание собственного пупа, по-моему, скучное занятие, — продолжила она. — И созерцание пупа Прекрасного в конце концов неминуемо становится тем же самым.

Иоганнес сделал едва заметное нетерпеливое движение. Эти слова задели его. Они точно слились с теми думами, которые подчас одолевали его, оживили его сомнения. Не далее как сегодня, когда он отдыхал после уроков, какая-то мысль промелькнула в его мозгу, мысль, как он припоминает, о том, насколько естествен или безгреховен эстетизм.

— Ты хочешь сказать, что я околдован самим собой? — прекращая игру, спросил он и продолжил тоном человека, готового честно отстаивать свою точку зрения в вопросах морали: — Успокойся, я тоже говорю себе это. Но все мы в большей или меньшей степени дошли до такого состояния. Не веришь?

— В большей или меньшей… А ведь можно повернуться лицом к другим, не будет ли это освобождением от самого себя?

— Догадываюсь, к чему ты клонишь, — проговорил он и, поднявшись, принялся ходить по комнате. — Сейчас ты начнешь рассуждать о «третьем мире».

— Он существует, — сказала она с упрямым видом.

— Я знаю… Но, Лисбет, дорогая, умоляю тебя: хоть ты не говори об этом! Мы очень любим друг друга, ты сейчас доставила мне огромное наслаждение своим подарком, так не порть же таких счастливых минут!

Она посмотрела на него долгим взглядом, лицо ее было серьезно. Потом сказала:

— Я должна была бы ненавидеть тебя.

— О! За что же? За то, что я не притворяюсь, как многие наши современники, будто мне не дает спокойно жить мысль о голоде в Индии?

— За то, что ты принимаешь мир таким, каков он есть, — ответила она, и в ее голосе впервые прозвучали непреклонные, почти торжественные нотки. По-видимому, она и сама почувствовала, что эта фраза фальшива, заимствована из какого-то догматического учения; именно поэтому она произнесла ее немного неестественным тоном.

— Кто тебе сказал, что я его принимаю?.. Мир, каков он есть… Милая моя Лисбет, не забывай, что я знал его намного раньше, чем ты, знал таким, каким ты никогда не узнаешь, по крайней мере я надеюсь на это. В твои годы, поверь мне, я испытал притеснения, несправедливость, ужас, я все это пережил…

— Тем более не надо смиряться.

— Тебе легко говорить. Когда побываешь в аду… — Он тоже оборвал себя на полуслове.

Лисбет сидела не шелохнувшись, казалось, она ждет продолжения. Иоганнес в задумчивости молчал. Через несколько секунд он очнулся. Улыбаясь, он повернулся к Лисбет и с мольбой, как бы заклиная ее, прижал к груди руки:

— Дай мне дожить свои дни в покое… Прошу тебя! Даже если ты думаешь, будто я живу в мире грез… Даже если предположить, что я виновен — пусть! — я ведь все оплатил авансом…

Лицо Лисбет смягчилось от прилива сердечной теплоты, она прошептала:

— Дорогой дядя Иоганнес…

— Тебе так уж необходимо величать меня «дядей»? Хочешь окончательно доконать меня!

— Ты восхитительный динозавр!

— Лисбет! Ну право же!

— Впрочем, нет, не динозавр. Динозавр — это огромный живой танк, покрытый чешуей. Ты же — крошечная доисторическая ящерица.