— Дорогая, как же красиво ты говоришь, когда тебе нужно оправдать свой проступок!
— Но кроме шуток, ответь мне искренне: разве я не права?
— Не знаю. Для меня мораль — абсолют, вне зависимости от того, как она рассматривается на данном историческом этапе. В этом я тоже кантианец, как и в пунктуальности.
Лисбет отхлебнула глоток виски.
— Значит, — продолжал Иоганнес, — этот маленький шедевр ты… нашла в Дрездене?
— В Дрездене? — переспросила она с удивленным видом, словно сам вопрос или название города озадачили ее. Потом, казалось, вспомнила: — A-а, Дрезден… — Она опустила взгляд на правую руку, державшую стакан. — Нет, — сказала она. — Здесь. Я нашла ее здесь… Ты никогда не пьешь спиртных напитков? — перевела она разговор на другую тему. — Только фруктовый сок или воду?
— Да, ты прекрасно это знаешь. Мы с Паулой стремимся к воздержанности во всем: ни спиртных напитков, ни табака, никогда никаких излишеств…
— Правда никогда?
— Да, никогда. К чему бы мне врать?
Она пронзила его тяжелым взглядом.
— Но время от времени ты ведь делаешь кое-что, выходящее за эти рамки, не правда ли?
— Нет, можно сказать, никогда!
— Но зачем же столько лишений? Чего ради?
— Дорогая, это же очевидно: ради того, чтобы лучше жить. Мы с Паулой превыше всего хотим сохранить нерастраченными наши способности, во всяком случае то, чем наделила нас природа. Духовная жизнь для нас теперь важнее, чем все остальное… Почему ты так на меня смотришь? Не веришь мне или считаешь, что это притворство?
— Нет, я тебе верю. Духовная жизнь, — повторила она раздумчиво, словно пытаясь запечатлеть эти слова в своем сознании. — Великолепно! В общем, вы счастливы вместе, ты и Паула?
— Да, мне кажется, я могу утверждать это.
Лисбет несколько секунд молчала, глаза ее горели. Потом мягким тоном, но четко выговаривая каждый слог, она спросила:
— Если духовная жизнь — главное и ты абсолютно счастлив с Паулой, зачем же тогда Банхофштрассе?
Иоганнес не вскочил. Лишь чуть сжал челюсти и тут же овладел собой. Они смотрели друг на друга: она — ожидая его реакции, он — в нерешительности, возможно обдумывая, как ему поступить — уйти от разговора или принять вызов… Обычно полицейские стараются заставить вас поверить, будто у них есть доказательства, будто они знают все, и таким образом склоняют подозреваемого к признанию — классическая техника допросов. Иоганнес выбрал среднее — проволочку.
— Теперь моя очередь спросить тебя: при чем тут Банхофштрассе? Почему вдруг ты вспомнила эту улицу?
— Потому что на этой улице я видела тебя как-то вечером несколько недель назад.
— Меня можно увидеть на многих улицах города.
— Иоганнес! — крикнула она весело. — Не будь трусом! Когда мужчина идет на Банхофштрассе, у него вполне определенные намерения.
— Там бывает много туристов. Это весьма колоритное место. Туда ходят из любопытства.
— И из эстетизма?
— Может быть. Но ты-то сама, что там делала ты?
— Я была с ребятами.
— Тоже из любопытства?
— Нет.
— Сбор материала по изучению мелких язв капитализма?
— Мы набили морду одному хозяину.
— За то, что он эксплуатирует бедных проституток?
— Нет. За то, что он стукач. Опасный тип.
— Понимаю… Карательная экспедиция. Да, дорогая моя, ты открываешь предо мною волнующие страницы своей жизни… Если ты уже ходишь бить морду стукачам!
— Не я. Мои товарищи. Но ты увиливаешь.
— От чего увиливаю?
— Я задала тебе вопрос: зачем Банхофштрассе?
— Где ты видела меня несколько недель назад. Тебе следовало бы подойти и пожелать мне доброго вечера, это было бы вежливо.
— Я была не одна. И ты тоже. Ты был со «светской дамой».
— Ты не шутишь? Что-то не припомню, когда я прогуливал светскую даму по…
— Не припомнишь? Высокая брюнетка в мини-юбке, в кожаных сапогах выше колен и блузе с декольте до пупа… С кучей блестящих побрякушек — и в ушах, и на шее, и на запястьях… очень намазанная: веки зеленые, губы кроваво-красные… Может быть, немного яркая, но очень стройная, я это отметила. И видела, как вы вошли в гостиницу, над дверью которой был номер дома, семнадцатый, если не ошибаюсь.
— Какая память! — смеясь воскликнул Иоганнес. — Вот из тебя получился бы великолепный стукач!
Ни он, ни она не казались смущенными, хотя впервые коснулись такой интимной темы, как «личная жизнь»: долгое время инстинктивный стыд не давал им перейти эту черту. Но ведь Лисбет уже взрослая, их отношения стали более непринужденными; и потом, свой допрос она все время вела словно игру, хотя это была отнюдь не игра: просто притворство облегчало разговор. Иоганнес спросил: