— Пять часов! Мне пора идти…
Он подумал: «Куда?»
В этой праздной, да, по видимости праздной, жизни были какие-то обязательства, встречи… Мужественно, охваченная решимостью и порывом и в то же время — он был уверен в этом — полная опасения и, быть может, тревоги, Лисбет сквозь угрозы и ловушки какого-то беспощадного мира шла к неведомой ему цели. Он поднялся и сказал:
— Ты не дождешься Паулы? Она вернется между пятью и половиной шестого.
— Как раз в половине шестого у меня встреча. Поцелуй ее за меня.
— Она будет сожалеть, что не увидела тебя. Ты же знаешь, как она тебя любит, и она тоже.
— Я еще приду к вам. Думаю, что в ближайшие дни я буду посвободнее.
Он взял ее руки в свои:
— Да, да, приходи к нам, приходи как можно чаще. Ты для нас — маленький луч солнца.
С улыбкой, оба немного взволнованные, они обнялись.
— А как же Боденское озеро? — спохватился Иоганнес. — Как ты думаешь, сможешь ты провести там с нами несколько дней в сентябре? Постарайся приехать.
— Да, я приеду… Если еще буду здесь…
— То есть как это, если еще будешь здесь? Что ты хочешь этим сказать?
— Если я еще буду в Германии, — ответила она не сразу.
— Ты что, собираешься за границу?
— Пока еще не знаю…
Он с настойчивостью, пристально посмотрел на нее.
— Скажи мне, Лисбет, ты в самом деле клянешься, что ничем не озабочена?
Лисбет тряхнула головой.
— Все в порядке, — сказала она.
— У меня раза два промелькнуло подозрение, будто ты чем-то взволнована…
— Нет, уверяю тебя…
— Ну ладно. Но я надеюсь, если у тебя возникнут какие-нибудь затруднения, ты мне скажешь…
— Разумеется, я тебе скажу…
— Послушай, сходи-ка ты к родителям. Обещаешь?
Она согласно кивнула головой.
— Не следует пренебрегать ими, — продолжал он. — Они не заслуживают того, чтобы ты их огорчала.
Весь этот диалог они скорее прошептали, чем проговорили громко и внятно. Это походило на сцену прощания на перроне вокзала перед очень долгой разлукой. Он еще раз поблагодарил ее за гравюру и обозвал «воришкой», несколько раз нежно поцеловав в кончик носа. Это тоже была игра, детская и приятная.
— Итак, обещано? — спросил он. — Ты приедешь побыть с нами в наших садах?.. В конце концов сады прекрасные и они стоят того, чтобы время от времени прогуляться по ним, забыв обо всем на свете…
Когда Лисбет ушла, Иоганнес растянулся на кушетке, которую она только что покинула; заложив руки под голову, он долго лежал задумавшись. У него была привычка мысленно заново перебирать увиденное и услышанное за день, вспоминать разговоры, конечно, не банальные, не обыденные — привычка поглощенного собой нелюдима, каким он видел себя с самого детства, привычка, за которую ему случалось упрекать себя, как за слабость, как за отступление перед жизнью: «Я только считаю, что живу, но я не живу…» Самолюбивые мечты, которые, возможно, сбылись бы, если бы он стремился воплотить их, добиться, чтобы они принесли плоды, остались невоплощенными, бесплодными. В юности Иоганнес хотел стать пианистом-виртуозом. На деле же его музыкальные способности оказались недостаточными для столь честолюбивых чаяний. Пришлось смириться с ролью педагога, и в этом качестве он создал себе в городе превосходную репутацию. Каждый день он играл на рояле для себя; это были счастливые минуты, когда он погружался в меланхолию, сентиментальную экзальтацию и эстетическое наслаждение. Так он брал хотя бы относительный реванш за то, что считал поражением в своей жизни и что с годами стало казаться ему маленькими насмешками судьбы, а ведь терпеть ее уколы — удел каждого. Он прилагал все усилия, чтобы держаться стоически. Впрочем, коль скоро Прекрасное вечно и тебе даровано жить ради него, еще не все потеряно.
Мысленно Иоганнес перебирал их встречу с Лисбет, такой странный разговор, когда племянница пыталась уличить его в вероломстве или в моральной нечистоплотности, словно тем самым она хотела убедить и себя, что, ведя совсем иной образ жизни, чем он, она идет по правильному пути. Чаще всего люди, вступающие с вами в спор, сами не очень-то в ладу с собственной совестью. Чего хотят эти молодые люди с их суровым порицанием общества, ведь оно в конечном счете проявило себя весьма великодушно по отношению к ним, к их требованиям невозможной справедливости, к их мессианским и одновременно апокалипсическим бредням? И еще эта история с Банхофштрассе… Будь Иоганнес холостяком, он и не, подумал бы скрывать от кого-либо свои небольшие похождения; но, пожалуй, и не стал бы особенно распространяться о них — по скрытности характера и еще потому, что полагал: это никого не должно интересовать. Воспитанный человек даже намеками не касается интимных сторон своей жизни. Впрочем, чем больше любят подобные вещи, тем меньше склонны говорить о них. Лисбет относится к вопросам секса как к любой другой теме, но не разоблачает ли эта так откровенно афишируемая объективность ее своего рода пуританизм? Истинные сладострастники обожают тайну. А нынешние молодые люди, при всех их громогласных заявлениях, при легкости их нравов, возможно, и не питают большой страсти к наслаждению. И тем не менее Иоганнес не сожалел о том, что Лисбет узнала о его вольностях. Напротив, он испытывал чувство некоторого удовлетворения. Это совсем неплохо, пусть знает, что Иоганнес все еще полноценный мужчина, что он, как говорят французы, не вышел в тираж. Скорее, она может даже почувствовать еще большее уважение к нему…