Но в данный момент платье, конечно, носила не женщина. Только шаманы могли разыгрывать пантомимы перед своими богами. А этот, к тому же, надел маску, чтобы скрыть иссохшееся лицо старого дружка Индекса, Маслола[82].
Остальные шаманы, нарядившиеся в ветхие наряды той же эпохи, поочередно приближались к Девице, но были отшиты её высокомерными жестами и персональными насмешками, которые заставляли аудиторию просто реветь от смеха.
— И даже сын вождя не достоин её, о нет. Прид, а почему в этом маскараде участвует только одно божество?
— Торжество равноденствия посвящено Съеденной Однажды. Нам нужно её дозволение, чтобы рыбачить в Серебряной, а она нуждается в нас, чтобы сломать лёд. Слушай!
— Я скорее стану девой войны и последую заветам дикой игры, — продекламировал шаман, к приглушенному возгласу восторга Прид. Сидящий по другую сторону от неё её кузен Хатч бросил на неё тоскливый взгляд.
Незаметно появившаяся мать Девицы принялась её укорять. — Возьми себе наконец супруга и стань нормальной жиной[83], - визжала она тоненьким голоском. — У меня отличный домик. Кому же мне его оставить, если не тебе?
— Разве я нуждаюсь в очаге или муже-по-дому[84]? Что есть домик, если не житейский капкан скучного быта[85]?
Зрители задвигали ногами. Некоторые из них принялись топать, пока барабанный ритм не подхватили все без исключения.
— О нет! — закричала мать, выкручивая руки. — Земля сотрясается! Речной Змей, должно быть, голоден. Кто же нас теперь спасёт?
Девица обольстительно повела бёдрами, к ещё большему смеху толпы. — Нет нужды в герое. Я вполне справлюсь сама, разве какой-то Змей сможет устоять перед моими чарами?
Как только мать удалилась, Девица принялась изображать, как она осторожно идёт по льду. Камни двора смещались под её ногами, очерченные по краям яркими линиями сакрального пространства. — Оох! Это тяжелее, чем я думала.
В квадрат вполз шаман, облачённый в накидку из шкуры сома.
— Оглянись назад, оглянись назад! — закричали со стены дети.
— Мне кажется, я слышу, как щебечут птички? Ваки, ваки, снаки, снаки,[86]! — Она поскользнулась. — Ой. Я свалилась в воду. О нет!
Человек-рыба скользнул поверх неё.
— Хрум, хрум, хрум.
— И съел он её в-в-всю целиком! — проревел победоносный хор зрителей.
А затем они все разом развернулись и принялись сплошным потоком покидать внутренний двор, оставляя квадрат пустым и заброшенным.
— Живей, — сказала Прид. — Давай-ка поспешим к столу.
Джейм отправилась вместе с ней. Она не сомневалась в том, что только что стала свидетельницей одной из версий трансформации этой неудачливой девицы из простой смертной в бессмертную, хотя и вечно идущую на компромисс, Съеденную Когда-то. И в тоже время, в этой пародии, похоже, звучали отзвуки и других историй, других девушек и других судеб — чего-то трагического, проникновенно-возвышенного и, в общем и целом, низведённого до фарса. Гордыня должна быть наказана, но почему же отвага и нежелание кого-то выбирать привели к такому финалу? Почему зрители вовсю смеялись, вместо того, чтобы плакать?
И тут она вспомнила, как Прид ссылалась на эту пантомиму во время зимнего солнцестояния. Неудивительно, что Бабка Сид предостерегала её этого не делать, учитывая судьбу Девицы.
Они подошли к заново отстроенным домикам девочек и мальчиков, предназначенных для мерикит вроде Прид, слишком взрослых, чтобы оставаться дома, но ещё слишком юных, чтобы знать, чем они хотят заниматься в жизни.
— Я переехал в домик мужчин, — сказал ей Хатч. — Это на западной стороне деревни, рядом с домиком дев войны.
— Теперь, когда ты наконец вырос, что ты будешь делать?
Он ответил ей кривой улыбкой. — То же самое, что и всегда: ждать Прид.
В общем и целом, подумала Джейм, он имел счастье жить в обществе, которое давало ему свободу заниматься тем, чем захочется, или отказываться от этого, пока не почувствует себя готовым. Домики мужчин и женщин, похоже, были промежуточным вариантом. Джейм бросила быстрый взгляд на девушку со светло-коричневой гривой, скачущую рядом с ней, и задумалась, перерастёт ли та когда-нибудь своё страстное желание бегать на воле вместе с девами войны. По разумению Джейм, любой должен был или со временем подчиниться общему порядку или рисковать так никогда и не вырасти.