Один новичок, младше и упитаннее остальных, оттолкнул прочь свою чашку.
— Что за гадость, — заскулил он. — Я хочу к маме!
Коман, подумал Киндри, где-то лет шести. Судя по следам коричневой краски в его волосах, его прятали дома, пока его природа шанира всё же не выдала себя.
— Маменькин сынок, маменькин сынок! — хором запели ему остальные. Большинство из них, подобно Киндри, оказались в училище ещё младенцами. Оно стало им и матерью, и отцом, тощей грудью и тяжёлой дланью.
Новичок уткнулся лицом в ладони и разразился рыданиями.
— Подъём, крысиный сброд, подъём! — кричали стюарды, расхаживая между столами и стегая студентов розгами. — Живо все в класс!
Проходя мимо, Киндри случайно коснулся плеча мальчика и на мгновение обнаружил себя в его образе души: маленькая светлая комнатка с детскими рисунками на стенах и женским голосом, говорящим в другой комнате.
— Мама!
Мальчик метнулся вперёд, но его лицо тут же съежилось, когда он увидел окружающий его влажный камень. Сбросив прочь руку Киндри, он поплёлся вслед за остальными.
Хорошо ли он поступил, напомнив ему? раздумывал Киндри, шагая следом. В этой детской комнатке прошлого уже сгущались тени, а любимый голос потихоньку выцветал. Требовалась изрядная сила детской невинности, чтобы цепляться за подобный образ, а в этом тёмном месте её было чертовски мало. А был ли он сам до сих пор невинным? В некотором, странном роде, да. Учитывая условия, в которых прошло его детство, он так никогда и не вырос по-настоящему. Здесь и сейчас это было его единственной силой, что он обладал.
Он прибыл на своё первое занятие, урок для тех, в ком явно проявилась сила шанира, проходящий в вызывающей клаустрофобию маленькой комнатке, освещенной только фресками из пёстрого лишайника, наводящими на неприятные мысли.
— Кто наш лорд? — требовал инструктор, младший жрец, которого за глаза пренебрежительно называли попиком[116].
— Никто! — хором отзывались аколиты из круга, которым они сели вокруг него.
— Кто наш покровитель?
— Леди Ранет.
— Кому мы служим?
— Высшим жрецам.
— Кто наша семья?
— Мы сами.
— На кого мы плюём?
— На нашего жестокого бога, — все, кроме Киндри, повернулись, чтобы изобразить, как они плюют через плечо — что оставил нас.
Закончив катехизис, инструктор повернулся к своему классу. — Напомните-ка мне. Что вы умеете делать?
— Я могу заставить собак завывать, мастер.
— Я могу зажигать огонь прикосновением, — сказал парень, чьё лицо покрывали страшные шрамы.
— Я могу сотрясать землю, — сказал другой, кто и сам не мог унять мелкую дрожь.
— Я могу сводить с ума птиц.
— Я могу заставлять змей танцевать.
— Я могу вырезать каменные фигурки, которые двигаются — ну ладно, ладно, — добавил аколит, отвечая на издёвки остальных, — очень и очень медленно.
— А ты? — сказал инструктор Киндри.
— Я целитель.
— Нет. Ты можешь манипулировать образами души и бродить по сфере душ[117], как и наша Леди Ранет. Ты слабее её или могущественнее?
— Это не мне судить.
— Тогда это сделаю я. Ты слабее, потому что можешь только исцелять, а не разрушать или создавать. А теперь, покажи-ка нам свою силу. Хайнд[118], шаг вперёд.
Трясущийся кадет боязливо пересёк круг и встал лицом к лицу с Киндри.
— Ну? Коснись его.
Киндри неохотно подчинился.
В его образе души, как и в самой комнате, вместо самого аколита затряслось всё, что его окружало, вызывая испуганные протесты остальных учеников. С потолка посыпалась пыль. Камни застонали и загудели. Спокойно стоя в центре нарастающего хаоса, Киндри сосредоточился. Внутри его образа души, мальчика, ставшего теперь просто младенцем, сотрясал некто огромный.
— Ах ты, маленький шанир бастард.
Киндри схватил эти гигантские, пытающие руки.
— Ты его убиваешь, — сказал он. — Ещё один приступ и он может умереть. Ты всего лишь воспоминание, чтобы так его мучить. Иди прочь.
А затем они снова вернулись в классную комнату, мальчик в его руках затих и смутился. Камни вокруг них постепенно возвращались на свои места. Из соседних комнат доносились разъяренные вопли.
— Что ты сделал? — потребовал инструктор.
— Я прогнал прочь пагубное воздействие.
— Ты его уничтожил!