— Понял вас, доктор, не более десяти минут. — Брагин покладисто кивнул. — Куда идти-то прикажете?
А сам почему-то вспомнил, как умирала мать. На ржавой продавленной кровати, в длинном холодном больничном коридоре, потому что в палате ей не нашлось места. И капельницу за неимением штатива вешали на крючок, присобаченный к стенке…
— Ах да-да, конечно, — обрадовался врач и повысил голос: — Вера Павловна, ты где? Выдай господину халат и быстренько проводи его в «тройку». Максимум на десять минут. Давай.
«Тройка» оказалась просторной одноместной палатой, внешне напоминающей хороший гостиничный номер. Новейший плоский телевизор, климат-контроль, удобная мебель, вазочки для цветов… Окно выходило в тихий парк, на стене — хорошая копия лесного пейзажа Шишкина… Но стоило шагнуть внутрь, и буквально у порога наваливалось ощущение беды. Вытяжная вентиляция ничего не могла поделать с запахом болезни и смерти. В палате густо разило всем, что извергал из себя отчаянно боровшийся за жизнь человеческий организм: испражнениями, рвотой, жёлчью. А также лекарствами и почему-то дешёвой парфюмерией.
В центре на электрической кровати-трансформере, не допускающей пролежней, лежал под капельницами Щепов.
Изжелта-зелёное лицо шефа страшно осунулось, черты неестественно заострились, единственным, что напоминало прежнего Щепова, были мутные от боли глаза. В них ещё чувствовалась жизнь, принимавшая безнадёжную последнюю битву.
— У вас десять минут, я буду за дверью, — шепнула Вера Павловна и вышла, а Брагин осторожно подошёл к кровати и не сказал — порывисто выдохнул:
— Привет.
— А-а, тёзка, — обрадовался Щепов. Он хотел было пошевелиться, но не смог, свистяще прошептал: — Вот, брат, загибаюсь. Похоже, всё, хана.
От него шёл чудовищный запах заживо гниющего тела. Такой, что хотелось удрать без оглядки и неделю не вылезать из-под душа, да и то, всё равно будет мерещиться.
— А что врачи говорят? — чувствуя себя криминалистом на эксгумации трупа, спросил Брагин. — Отравление?
Ясно было одно: медицина оказалась бессильна. За то время, что Щепов здесь лежал, за те деньги, что были засланы, — если бы могли, откачали.
— Да ни хрена они не говорят, — сипло вздохнул Щепов. — Ты лучше слушай… что я тебе скажу. Только… вначале… вытащи из телефона аккумулятор… — Он мазнул глазами по экрану телевизора, и лицо его исказила судорога. — Вот чёрт, и здесь эта хрень…
По телевизору показывали новости, больше похожие на чернушный фильм под названием «Делёж нефтяной империи». Правда, актёрский состав не позволял усомниться в хеппи-энде: такие персонажи в огне не горят и в воде не тонут.
— Есть, понял. — Брагин распотрошил свою «Нокию», чтобы вражье ухо не дотянулось в палату. — Слушаю.
Щепов облизнул сухие губы.
— Это не яд, тёзка… Это сука Чёрный постарался. — И, пресекая возможные вопросы, прошептал: — В Москве есть человечишко один… маг, волшебник, в натуре экстрасенс. Не клоун типа Кашпировского или Чумака… всамделишный, настоящий. Ему человеку жизнь испортить — раз плюнуть, только дай на фотографию посмотреть. Если он защиту киллеру даёт, того уже никто не поймает… Может любое ничтожество вытащить из грязи в князи… а сильных мира сего — смешать с дерьмом. А когда смотришь на него, он чёрный, как негатив… отсюда и кликуха…
— Негр, что ли? — ничего не понимая, нахмурился Брагин.
— Нет… — Щепов то ли усмехнулся, то ли оскалился, было не понять. — Это сущность из него прёт… внутренняя чернота. Однажды я исхитрился, сфоткал его, а снимок отнёс к своим, на Лубянку, чтобы прокинули по «программе близнецов». И вот чудеса… Программа почти стопроцентно отождествила Чёрного аж несколько раз… с каким-то эсером-террористом, затем с конником Будённого… и наконец — с командиром заград-отряда в годы Великой Отечественной… Сколько же этому гаду лет? Люди столько не живут… — Щепов замолчал, дёрнулся, и по зелёной щеке сбежала слеза. — И он, сволочь, ещё поживет, а я… Влез куда не надо… не в своё дерьмо… теперь вот хлебаю…
В шею точно потянуло ледяным сквозняком, Брагин ощутил, как шевельнулись волосы на затылке. Он всю жизнь довольно скептически относился к потусторонним чудесам, не верил ни в порчу, ни в сглаз, ни в чёрную кошку, но в словах умирающего была какая-то страшная правда, и он молчал, не представляя, что тут можно сказать.
— И вот ещё что, тёзка, — передохнув, выговорил Щепов. — Ты… мечтал ведь прикупить домишко в Орехово?.. Откуда знаю?.. Короче, у меня там фазенда, от деда ещё… Так вот, забирай. Не хрен финансы разбазаривать… Бери, тёзка, владей, нотариус в курсе… Мне-то уже ничего не надо, я сам скоро к деду… Я, Коля, напоследок хочу одного…
Он обессиленно прикрыл глаза, и Брагин наклонился поближе: вдруг всё-таки удастся порадовать уходящего в вечность? Но синюшные губы Щепова скривились в жуткой ухмылке, и он выговорил:
— Подъехать бы на «Граде»… и со всех сорока направляющих… бабахнуть по этому бля…
Он не договорил. Его тело вдруг выгнулось судорожной дугой, а изо рта вместе с кладбищенской вонью вылетел крик. Жуткий, надсадный, полный страдания и невыносимой тоски. Ничего человеческого в нём уже не было — так кричит погибающее в муках животное.
— Всё, всё, всё, посторонние уходят, — влетела в палату Вера Павловна, сопровождаемая медсестрой и врачом.
Разом склонившись над кроватью, они стали что-то делать, включать дополнительные приборы, опорожнять шприцы… А Щепов всё кричал, и Брагин отчётливо слышал его голос в коридоре, потом в холле и чуть ли не за рулём служебного «Мерседеса».
Больше всего ему хотелось тоже заорать, вернуться и поставить жирную точку. Выстрелом. Пусть уж лучше сразу, чем вот так, под никчёмными капельницами, в неизвестно чем заслуженных муках…
А ещё Брагину хотелось поехать в Москву, отыскать там господина Чёрного и проверить, помогут ли тому астрал и пентаграммы против спецназовской пули. Маг ты, волшебник, колдун или экстрасенс — нам по хрен. Кровь на разрезе у всех одинаковая — красная…
Узер. Братья
Первым, кого он увидел в буферной зоне на выходе из Портала, был безутешно грустный кредорбиец с явственными следами побоев на худой горбоносой физиономии. Тут же, на каменной скамеечке, сидел второй, для разнообразия курносый, и у его ног на корточках расположилась группа аборигенок, все как одна — на редкость хорошенькие. На обращённых кверху мордашках светился неземной восторг, приправленный здоровой порцией страха.
— Прошу прощения, достопочтенные… — подошёл к вновь прибывшим горбоносый. — Кто здесь уважаемый естественнорождённый Хра?
Ему показали, и он с поклоном вытащил зачехлённый «Джед»:
— Вот, приказано отдать. Заложено три проверенных образа. Один комплексный, собирательный, — солнцеглазый сокол с распростёртыми крыльями, летящий сквозь пространство. Прошу вас, пользуйтесь на здоровье.
Он украдкой, почему-то с ненавистью покосился на Хра и отошёл, ощутимо хромая.
Исет, державшая Узера за руку, тихо сказала подруге:
— Ого, ты только посмотри… У них тут, случаем, не матриархат?
К ним как бы не спеша, но буквально гоня перед собой волну могучей энергии, зримо раздвигавшей то самое пространство, приближалась крупная кредорбийка. С головы до пят — лидер. Не карикатурная командирша, готовая чуть что сорваться на беспомощный визг, а истинный командир, за которым нешуточной крутости мужики с боевым кличем рвутся в огонь. Судя по лиловому цвету кожи, воительница происходила из северных хигрян, славившихся мужеством и силой. По мнению Узера, её портили только глаза. Наглые, распутные и злые, с хитрым, липким, оценивающим прищуром ветерана безопасности и правопорядка. Впрочем, не всякий ещё отважился бы посмотреть ей в глаза.