Голос был негромкий, какой-то обволакивающий и воспринимался, похоже, не просто слухом. Казалось, сиропом он стекал прямо в мозг сквозь отверстие на макушке. Хотелось слушать его, запоминать каждое слово и немедленно подчиняться.
— Да, верно, — непроизвольно ответил кредорбиец.
Повернулся — и обомлел. Перед ним высилась долговязая фигура в чёрном балахоне, то ли стоявшая на земле, то ли, наоборот, совсем её не касавшаяся. Это был старший из группы наблюдателей, присланных с Тёмной стороны. Гернухору не единожды доводилось видеть этого рептояра, и всякий раз тот смотрел на него как-то странно — то ли удивлённо, то ли оценивающе… во всяком случае, с неприкрытым интересом. (Хорошо хоть не облизывался…)
Попыток заговорить с Гернухором рептояр, правда, не делал, может быть, потому, что поблизости обыкновенно присутствовал Зетх, ну а Гернухор и подавно его общества не искал.
Ему и без того неприятностей хватало…
Репт сделал какое-то движение и вдруг оказался на расстоянии вытянутой руки.
— Не бойся меня, я пришел к тебе с миром, — вновь потёк прямо в голову густой янтарный сироп. — Моё имя ничего тебе не скажет, но мы с тобой одной крови. У вибраций наших сущностей одна частота. Я пришел, чтобы разбудить тебя и освободить. — С этими словами он подошёл уже вовсе вплотную, откинул на спину капюшон и положил когтистую четырёхпалую лапу бывшему полутысячнику на плечо. — Смотри мне в глаза, Гернухор. Смотри внимательно. Не отводи глаз…
Внешность у рептояра была такая, что крокодил рядом с ним показался бы безобидным котёнком. И дело было не в кинжальной заточке бесчисленных зубов. Как вообще на всяком лице, главенствовали глаза. Они лучились неярким, но необъяснимо притягательным лиловым светом… Гернухор смотрел и смотрел в них, утопая в двойной пропасти бездонных зрачков и ощущая, как уходит сводящая с ума боль, как тело и разум наполняются силой, а из потаённых недр души начинает своё восхождение глубоко загнанная чернота.
Вот она стала облекаться в мысли, чувства, желания, как к горному пику, взмывая к сверкающему аспидными гранями осознанию собственной исключительности. Той, которая означает безраздельное и полное право на власть. Той, для которой существует только клан и его, Гернухора, место в веками отшлифованной иерархии. Все и всё, что за пределами этого круга, суть жалкие изгои, пыль под ногами, прошлогодняя листва, расходный материал для исполнения желаний. Их закон, заповеди их нравственности — шуршание сухой листвы под ногами. Ничто не встанет на пути у Гернухора, идущего взять своё…
— Вот ты и услышал голос своей крови. — Рептояр медленно убрал с его плеча свою лапу. Отвёл глаза и накинул на чешуйчатую голову капюшон. — Всецело доверяйся и повинуйся ему. Отринь всё наносное, человеческое, решения должна принимать твоя истинная сущность… И помни, Гернухор: теперь ты не один. Ты из нашего клана. Я всегда буду рядом, я всегда найду тебя.
Ещё раз кивнул, повернулся и легко поплыл прочь. Тут же из-за кустов возникли ещё двое, пристроились к нему справа и слева — и вскоре троица исчезла, словно растворившись в волнах жаркого воздуха, наплывавшего из близкой пустыни…
Настя. Отъезд соседа
Если варить перловку не так, как варят её в армии и детских садах, а правильно — получается удивительно лакомое и невероятно полезное блюдо. Особенно хорошо оно получается, если у вас есть русская печка, в тёплом горниле которой кашу можно оставить на всю ночь — медленно распухать, томиться, обретать консистенцию крема и цвет топлёного молока.
Настя осторожно вываживала ухватом горшок, чтобы кормить завтраком собравшегося куда-то отца, когда зазвонил телефон.
— Настя, дело есть, — поздоровавшись, сказал ей Брагин. — Шкурное, как обычно. Мне тут на недельку надо уехать… Ты уж Кузе не дай с голоду пропасть, хорошо?
— Да не вопрос, — улыбнулась она, прижимая ухом мобильник. — А далеко собрался, если не секрет?
«Вот бы тоже куда-нибудь намылиться. Далеко-далеко. Там ведь воздух пахнет по-другому. И солнце греет иначе. И у воды вкус не такой…»
— Я-то? В Азию, в командировку, — обошёлся без подробностей Брагин. — Если можно, загляну часа через три, закину Кузины харчи.
Его самолёт отбывал в пятнадцать часов. Пока соберёшься, пока доедешь, пока шмон в аэропорту…
— В Азию? — весело сказала Настя и сразу отчаянно захотела туда, где кокосовые пальмы, белый песок и прозрачный океан, словно подогретая ванна. — Небось в Таиланд? — Брагин что-то промычал, и она ехидно предположила: — В Паттайю,[58] поди?
— Руссо туристо — облико морале, — хмыкнул Брагин. — Если бы!.. В Бангкок еду. В общем, подвалю часа через три, пока.
— Пока, разложенец, — сказала Настя уже в умолкнувший телефон. Переставила горшок на стол, не без труда откупорила, вручила отцу черпачок и пододвинула сливки. — А ты-то куда с утра пораньше собрался? Суббота же, спал бы себе…
— На «Юнону», — накладывая в тарелку «перловый крем», ответил Клёнов. — Я там приборчик на той неделе присмотрел, мужик сегодня обещал привезти.
Если кто не знает, «Юнона» — это крупнейший в Питере вещевой рынок, расположенный на юго-западе города. О его масштабах и популярности свидетельствует тот факт, что от ближних станций метро туда ходит бесплатный «подкидыш». На «Юноне» можно купить буквально всё, и притом заметно дешевле, чем в магазинах, — от компьютеров до кроссовок, от микроскопов до чугунков, от скутеров до лопат с лезвиями из титана. А рядом с торговыми рядами, на обширной площадке, в уик-энд работает барахолка. И уж там, на разостланных клеёнках, чего только не найдёшь! Достаточно сказать, что именно там были приобретены и добротный старинный горшок, из которого Клёнов подкладывал себе кашу, и ухват, которым Настя извлекла его из печи. То и другое привёз из глухих костромских деревень разворотливый современный купец.
В прошлое воскресенье Клёнов долго стоял у его лотка, любуясь прадедовской утварью, и уже было решил купить Насте почти исправную самопрялку, чтобы вязала носки из пышной Ладкиной шерсти, когда случайный взгляд, брошенный в сторону, заставил его забыть и о прялке, и вообще обо всём, потому что на соседнем куске клеёнки лежало чудо.
Вопреки всем законам вероятия среди допотопных компьютерных плат, древних мониторов и помятых, обшарпанных корпусов лежал совершенно секретный исполнительный блок из представляющего государственную тайну изделия «Р15–2Б».
«Взять их штук шесть, а лучше восемь, — мгновенно сложилось в голове Клёнова техническое решение, о котором минуту назад он не смел и мечтать. — Собрать резонансную цепь и… Господи, откуда он здесь?!»
— Почём? — спросил Клёнов у крепкого, одетого в джинсовый костюм мужика. — Да нет, не эта хреновина, а во-он та. Со звёздочкой.
Спросил нарочито равнодушно, не показывая виду, умеряя жадный блеск горящих глаз. Так, наверное, смотрит странник в пустыне на открывшийся в жарком мареве оазис: стоит поверить — и фата-моргана сразу рассеется.
— А-а, это? — почесал подбородок мужичок. — Ну… Пятьсот рублёв дашь?
Вот такая цена звёздному достижению целого коллектива светлых голов, причём сугубо «невыездных». Эх, не надо американским шпионам тратить деньги и время, охмуряя наших засекреченных специалистов! Достаточно по барахолкам пройтись…
— Годится. — Клёнов отдал сине-фиолетовую купюру, взял увесистый параллелепипед, бережно убрал в рюкзачок. — А ещё таких не найдётся? Ну там, на запчасти?
Спросил со вздохом, без всякой надежды, ибо давным-давно в волшебника на голубом вертолёте не верил.
— А хрен его знает. Надо будет Хаимыча спросить, — снова почесал подбородок мужик. И пояснил: — Сосед мой по гаражу решил свой бокс в аренду сдавать, вот и разгребает завалы. Им в своё время зарплату всякой техникой выдавали, чего только не накопилось!
58