– Что вы имеете в виду, Джейк?
– Я имею в виду хито, вредные элементы. Лицо Тавепя изменилось.
Он выпрямился, руки легли по швам, скулы выступили еще сильнее.
– Хито – враги. Хито – извечные враги. Хито предали революцию, хито следует уничтожить.
– Простите, – спросил Семенов. – А какова вероятность того, что эти сирены действительно существуют?
– Вероятность? – удивился Тавель. Он был ниже Семенова и Колона и чувствовалось, что смотреть на собеседников снизу вверх ему сильно не нравится. – Если эта вероятность и не равна единице, все равно она достаточно отлична от нуля.
– Прекрасный ответ, – одобрил Колон. – Я всегда ценил вашу точность, цан Тавель. Но, если вы помните, в свое время мне пять раз было отказано в возможности сопровождать охотничью экспедицию.
– В свое время, Джейк! Именно в свое время! Ситуация в стране изменилась.
– О, да, – согласился Колон.
Он, Колон, понимает, что стране, встающей на ноги, всегда немного не до романтики. А в ежегодной охоте на сирен, конечно, есть определенная доля романтики. Правда, сейчас, именно сейчас он. Колон, заинтересован прежде всего в человеке другом. Он даже думает, что информация о человеке другом выглядит сейчас важнее, чем любая другая. Но он. Колон, тронут предложением.
– Вы отказываетесь? – поразился Тавель Улам.
Его узкие щеки неприятно дрогнули, красивые губы на мгновение перекосило судорогой.
– Садал! – негромко позвал он.
Из-за ширмы, оттолкнув локтем нерасторопного солдата, выдвинулась странная сгорбленная фигура.
Человек был худ, сед, длинные свалявшиеся волосы неопрятно падали на поднятый лоснящийся воротник невероятно затасканной, но джинсовой, именно джинсовой куртки, типичной одежды хито, вредного элемента, надетой прямо на голое тело.
Хито!
Б Биологическом центре Сауми!
Рядом с Тавепем Уламом, братом человека другого!
От Садала явственно несло алкоголем…
Семенов внимательно рассматривал Садала. Именно Садала они видели сегодня утром на грязном полу разгромленного бара. Почему он здесь? Почему он не схвачен черными солдатами? Почему он одет так, как может одеться лишь отъявленный хито?
Семенов усмехнулся.
Наверное, Тавель Улам имеет какие-то особенные права.
Тавель Улам перехватил усмешку Семенова.
– Садал, – медленно сказал он, и скулы его дрогнули. – Садал, ты хочешь услышать Голос?
Садал медленно поднял голову. Его огромные темные глаза были полны равнодушия, но при упоминании Голоса в этих глазах что-то промелькнуло. Какой-то лучик сознания, хотя было неясно, адекватно ли он воспринимает окружающее.
– Садал не человек, – объяснил Тавель застывшим от удивления журналистам.
Тавель Улам явно торжествовал: он все-таки заставил журналистов удивиться. Он заставил их смотреть на него вопросительно.
– Не надо бояться Садала, – сказал Тавель Улам журналистам. – Он дерево. Какой-то своей частью он еще человек, но он уже дерево.
– Дерево? – действительно удивился Семенов.
Почему дерево? Что цан Тавель Улам имеет в виду?
Правильно ли они поняли цана Тавеля Улама? И почему от человека-дерева пахнет алкоголем? И почему на его плечах джинсовая куртка, произведенная вовсе не в Сауми? Почему за столь великие прегрешения Садал еще не объявлен хито?
Тавель Улам не ответил.
Заставив журналистов удивиться, заставив их сразу задать столько беспокойных вопросов, он потерял к ним интерес. Муха жужжала, муха убита, о мухе можно забыть.
Он не ответил журналистам.
Широко раздвинув крепкие короткие ноги, Тавепь выпрямился, опустив руки по швам.
Он смотрел в сторону высокой арки, тонущей в полутьме. Видимо, именно из-под этой арки должен был появиться другой.
5
Он ждет другого, понял Семенов.
Он уже не видит нас, он, как и мы, ждет другого.
Он добился эффекта, его страсть к самоутверждению на время удовлетворена. Теперь ему необходимо увидеть другого.
Он очень напряжен. Это странно.
Разве не каждый день родной брат видит родного брата?
Человек другой, подумал Семенов.
Почему, собственно, приход человека другого должен означать конец эры человека разумного? Почему, собственно, явление человека другого должно означать наш уход? Мало ли всяких, иногда весьма радикальных оздоровительных реформ и далеко идущих планов выдвигалось в разные времена самыми разными ревностными сторонниками прогресса. Мало ли кто, уверовав в собственную гениальность, объявлял о близком конце света, после которого в мире останутся лишь те, на кого указывает гений.