Даже любовь, которую Бог дарует своим созданиям, носит двусмысленный характер: «Человек, любимый Господом, — говорит отец Андерс Нигрен, — не представляет ценности сам по себе; ценность ему придает тот факт, что Господь его любит»[156]. Странная привязанность, заявляющая с самого начала, что ее объект признан несостоятельным. Да, Бог есть любовь, человек же, падшее создание, не достоин любви. Он «произвел вас на свет, — объясняет святой Франциск Сальский (XVII век), — без всякой нужды, ибо вы для него вовсе бесполезны, но только для того, чтобы явить в вас свою доброту, даруя вам благодать и славу»[157]. Это делает человека существом, которое следует наставлять и исправлять, коль оно глухо к Божественной мудрости. Убийство во имя Бога не может быть преступлением, потому что Бог — любовь: всякий, находящийся вне его влияния, отвратителен и заслуживает наказания.
Вот почему средневековые инквизиторы, ведомые «чувством сострадания» к обвиняемому, были убеждены, что действуют ради его спасения, подвергая заблудшего пыткам[158]. Те же стороны христианства, что сделали его таким популярным, — набожность, совместный духовный порыв, вера в сверхъестественное предназначение — сделали его и опасным. Ненависть, как волна, могла подняться среди этого океана безбрежной любви, поставляющего ей все новых безоружных жертв. Слащавые речи прелатов, доверявших исполнение наказаний светским властям, служили той воле к власти, которая не отличается милосердием. Христианство изобрело «преступление по альтруистическим соображениям», свершавшееся в атмосфере высокого духовного подъема. Ислам, во всяком случае, честнее в его убежденности, что он — единственно истинная вера, он не делает вид, что настроен миролюбиво по отношению к неверным[159]. Таким образом, проясняется смысл замечательного и абсурдного евангельского предписания: «…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф 5,44–45). Любить своих врагов значит, с одной стороны, пытаться переубедить заблуждающихся палачей[160], а с другой — оказывать врагам духовную услугу, лишая их жизни, уничтожая из любви для их же спасения. Христианство дособорного периода — это угнетение нежностью: насилие благородных чувств, сладкая жестокость, воинствующая любовь. О нем можно сказать, как было сказано об итальянском левоцентристском политике Романо Проди: он сама доброта, от клыков до кончиков когтей[161].
4. Коммуна товарищей
То, что все мы являемся братьями в Боге, — большое завоевание монотеизма, установившего полное равенство людей. То, что это братство собрано под единым знаменем на основе всеобщей «воинской повинности», накладывает свои ограничения на его универсальность. Выражение «религиозная общность» стало синонимом закрепощения. Есть множество ситуаций, когда обособленность для людей предпочтительнее скученности, когда сходство в главном не должно препятствовать их желанию жить отдельно[162]. Очевидно сближение христианства с коммунизмом, этой современной разновидностью ереси, позволяющей увидеть, как в лупу, недостатки самого христианства. Марксистская власть преследовала — и жестоко — христиан всех конфессий, позаимствовав, однако, у христианской доктрины ее основополагающие принципы, превратив пролетариат во всемирного Христа и наделив его искупительной функцией; класс, который был ничем, должен был стать всем. Марксисты представляли себе будущее общество как земное осуществление евангельских обетований. Роза Люксембург даже ссылалась на Отцов Церкви и видела в коммунизме «светскую религию» несчастных. Добавим, что обе доктрины требуют полного их принятия, не оставляя сознанию ни малейшей лазейки для критического отношения. Они постоянно цитируют Святое Писание, ссылаются на Великих Предшественников, испытывают недоверие ко всему, что отклоняется от единственно правильного пути, не могут примирить дух и букву учения. В обеих доктринах этому миру выносится приговор во имя иного мира, людям неизвестного; в одном случае это вечная жизнь, в другом — бесклассовое общество. Отсюда следует возможность держать в тюрьме и убивать непокорных ради счастливого будущего, о котором они ничего не знают и которое следует вдолбить им в голову. Гармония, установленная железной рукой, — вот о чем идет речь.
156
157
159
Для мусульман любить Бога любовью — ересь, так как человек существо конечное, и любовь его конечна. Бога надо почитать и бояться. Потому поэты-мистики преследуются, например, Халладж, Рузбехан, Сухраварди, эти трубадуры высшей любви к божественному. (См.:
160
События, произошедшие в Алжире в 1996 году, характеризуют именно такие взгляды монахов-траппистов и, в частности, Кристиана де Шерже, который был настоятелем в монашеской общине цистерцианского монастыря в Тибирине. За три года до смерти от рук исламистов он отказался покинуть Алжир и относился к своему будущему убийце как к последнему другу: «И ты, друг последних минут, кто не ведает, что творит, да, и для тебя тоже я прошу милости и, прощаясь, поручаю тебя Господу. И пусть нам суждено будет увидеться в раю, как счастливым разбойникам, если это угодно Богу, нашему общему Отцу. Аминь! Инш Алла! (На все воля Аллаха!)». Относиться к своему убийце как к другу, заранее простить ему убийство — в этом редкое величие души, которое нельзя не отметить. (См.:
161
Христианство весьма успешно пользуется и злоупотребляет принципом парадокса: последние на земле станут первыми на Небе; безумцы с точки зрения этого мира окажутся мудрецами в том мире; кто хочет спасти свою жизнь, потеряет ее; блаженны нищие духом, так как они будут прославлены на Небесах; надо умереть для себя, чтобы жить в Боге, и т. д. Это определение через антоним (зло — это скрытое добро, нищета — это тайное богатство, позор — это величие по умолчанию) есть прежде всего механизм для оправдания существующего положения вещей, позволяющий никогда не оказаться застигнутым врасплох. Истина все время прячется в отрицании очевидного. Так, убийство можно рассматривать как проявление привязанности, казнь — как заботу о ближнем. Позднее эта риторика расцвела пышным цветом при тоталитарных режимах, заботящихся о перевоспитании диссидентов.
162
В этом суть знаменитого призыва Амоса Оза в связи с израильско-палестинским конфликтом: «Помогите нам развестись» (см