И тенденция в течение некоторого времени такова, что даже когда мы делаем что-то «вместе», для все большего числа из нас это происходит не в физическом присутствии другого человека: мы «посещаем» занятия по йоге в приложении, «разговариваем» с чат-ботом службы поддержки вместо продавца-человека, транслируем религиозную службу в прямом эфире из нашей гостиной или делаем покупки в Amazon Go, новой сети продуктовых магазинов технологического гиганта, где вы можете остаться со своими покупками без какого-либо контакта с другим человеком.
Еще до того как разразился коронавирус, отсутствие контакта стало нашим образом жизни, нашим активным выбором.
В то же время инфраструктура сообщества – под которой я подразумеваю те общие физические пространства, где люди всех мастей могут собираться вместе, взаимодействовать и формировать связи, – в лучшем случае серьезно игнорируется, а в худшем – активно разрушается. Это процесс, который начался во многих местах еще до финансового кризиса 2008 года, но заметно ускорился после него, когда государственная политика жесткой экономии ударила кувалдой по библиотекам, общественным паркам, игровым площадкам, молодежным и общественным центрам во многих странах мира. Например, в Великобритании треть молодежных клубов и почти 800 публичных библиотек были закрыты в период с 2008 по 2018 год, в то время как в США финансирование федеральных библиотек сократилось более чем на 40 % в период с 2008 по 2019 год. Это так важно именно потому, что такие места – это не только места, где мы собираемся вместе, но и то, где мы учимся, как это делать, места, где мы практикуем цивилизованность, а также демократию в ее инклюзивной форме, учась мирно сосуществовать с разными людьми и иметь дело с разными точками зрения. Без таких пространств, которые объединяют нас, мы неизбежно будем все больше отдаляться друг от друга.
Человек человеку волк
Наш образ жизни, меняющийся характер работы, меняющийся характер отношений, то, как теперь строятся наши города и проектируются наши офисы, то, как мы относимся друг к другу и как наше правительство относится к нам, наша зависимость от смартфонов и даже то, как мы сейчас любим, – все это оказывает влияние на то, как одиноки мы стали. Но мы должны вернуться еще дальше, чтобы полностью понять, каким образом мы стали такими разъединенными, разрозненными и изолированными. Что касается идеологических основ кризиса одиночества двадцать первого века, многие из них предшествовали цифровым технологиям, самой последней волне урбанизации, глубоким изменениям рабочего места в этом веке и финансовому кризису 2008 года, а также, конечно же, пандемии коронавируса.
Они восходят к 1980-м годам, когда воцарилась особенно суровая форма капитализма: неолиберализм, идеология с преобладающим акцентом на свободу – «свободный» выбор, «свободные» рынки, «свободу» от правительства или вмешательства профсоюзов. Та, которая ценила идеализированную форму уверенности в себе, небольшое правительство и жестокое конкурентное мышление, которое ставило личные интересы выше общественного и коллективного блага. Этот политический проект, первоначально отстаиваемый как Маргарет Тэтчер, так и Рональдом Рейганом, а затем поддержанный политиками «третьего пути», такими как Тони Блэр, Билл Клинтон и Герхард Шрёдер, за последние несколько десятилетий доминировал в коммерческой и государственной практике.
Причина, по которой он сыграл фундаментальную роль в сегодняшнем кризисе одиночества, заключается, во-первых, в том, что он ускорил значительный рост разрыва в доходах и благосостоянии в странах во многих частях мира. В США в 1989 году директора зарабатывали в среднем в 58 раз больше средней зарплаты рабочего, а к 2018 году они зарабатывали в 278 раз больше. В Великобритании доля дохода, приходящаяся на 1 % самых богатых семей, утроилась за последние сорок лет, при этом 10 % самых богатых теперь владеют в пять раз большим богатством, чем 50 % населения со стороны бедных. В результате значительная часть населения в течение долгого времени чувствовала себя брошенной, заклейменной как проигравшая в обществе, в котором есть время только для победителей, предоставленной на произвол судьбы в мире, в котором их традиционные пристрастия к работе и сообществу распадаются, системы социальной защиты размываются, а их статус в обществе снижается.