— Слабее.
Опять бесконечные споры. Как он устал от словоблудия. Вопросов этики и свободы воли.
— Вы всё равно умрёте. Подумайте об остальных! Почему вы возомнили себя богом?
— Кто-то должен.
— Катастрофу надо отменить!
Григорий не ответил. Двенадцать сказанных слов начисто лишили его сил. Коля обещал. Он не мог предать. Это единственное, что ещё имело смысл. Он просил доверять ему не смотря ни на что. По другому нельзя, иначе ничего не получится.
— Осталось прошлое, — сообщил тихий голос…
Мендель даже не почувствовал укола. Больше не увидел никаких поездов. Организм сдался без боя, почти мгновенно перейдя от засыпания к стадии медленного сна…
* * *
Больше всего замёрзли ноги. Они уже не просто покалывали, по ним расползался жар, тянулся из центра стопы под кожей, но пока не мог добираться до пальцев. Скрюченные и онемевшие, они так и оставались холодными.
Он давно пританцовывал, переминаясь с ноги на ногу, будто сильно хотел в туалет. Но прыжки и ужимки больше не спасали. Тело промёрзло основательно. Казалось ещё немного и мороз доберётся до сердца, обнимет его, сдавит в объятьях, прижмёт к себе и больше не отпустит.
Григорий потерял счёт времени. Цветы, завёрнутые в газету, давно замерзли, но он упорно продолжал сжимать их в ладони. Она обещала прийти. Такими словами не бросаются. Тем более если не верить ей, то кому?
Сунув пальцы подмышку, он потёр онемевшие руки и, переложив букет, попытался согреть другую ладонь. Вязаные варежки отдали тепло и скукожились от промозглого холода.
Подняв голову, Мендель устало посмотрел на фонарный столб. Свисающие часы давно остановились, показывая, не то пять утра, не то семнадцать часов вечера, но он упорно смотрел на неподвижные стрелки. Будто от упрямого взгляда они сдвинутся с места, побегут и помогут ей поскорее прийти.
Она придёт, надо ещё подождать. Не может не прийти, она обещала.
Да, другие его подводили. Давали слово и не держали, но не она. Ей, только одной ей на белом свете, он ещё верил.
Время, всегда бегущее со скоростью формулы один, упорно не двигалось. То ли тоже замёрзло, то ли часы на столбе отвечали за всё время на планете.
Он вздохнул, выпустив густое облачко пара. Нельзя так тратить тепло, рот надо держать на замке. Она придёт.
Григорий обошёл вокруг столба, прижав к груди букет. Его нельзя выбрасывать в нём волшебная сила. Пока с ним цветы она обязательно придёт. Женщины без цветов не могут. Это он знал точно.
Он ходил и ходил, пока вокруг столба в снегу не образовалась колея. Хлопья разлетались из-под ног, которых он не чувствовал. Если бы не рваный, дрожащий свет от фонаря, он бы не увидел ни снежинок, ни пара, ни часов, ни даже завёрнутого в газету букета. А так, в темноте был его личный островок. Пусть здесь не ходили люди, и почти не ездили машины, он чувствовал, что не один.
Нет, ему не страшно, ведь она придёт. Только больно, когда пальцы на ногах касаются друг друга.
Плотнее натянув шапку, Мендель взглянул на часы. Всё еще пять. Если коситься на циферблат, казалось, что стрелка дрожит и вот-вот двинется. Но стоило посмотреть прямо, часы так и показывали девятнадцать ровно.
На краю светлого островка зашевелилась темнота. Он невольно вздрогнул, испугавшись, но страх мгновенно сменила радость. Она пришла. Она не могла не прийти!
Через полоску света, поджимая лапы, пробежала собака.
Время шло.
Часы стояли.
Он отморозил ноги.
Руки.
Нос.
Уши.
Когда тьма разошлась, и в мутном мареве высокого синего неба появилось бледное солнце, его отвезли в больницу.
Она не пришла и больше никогда не приходила.
Так он потерял самого дорого человека на земле, маму…
* * *
Мендель приподнялся на кровати, в отчаянии заскрежетав зубами. Его движения походили на судороги.
— Будьте вы прокляты! — закричал он. — Такое не должно повториться!
— Скажите код! — голос уже не был тихим.
— Я потерял все из-за лжи!
— Вам уже нечего терять.
— ДА?
В голове стучали слова Беляева: «Верь мне! Даже если будет казаться, что ты проиграл. Верь мне! Не предавай своих идеалов. Всегда говори правду!
— Пишите! — рявкнул Григорий.
Решение было тяжелым, но врать он не собирался. Пусть получат то, что хотят, если Коля уверен, что по-другому нельзя, пусть будет так:
— Пришел момент уже сдаваться.
Настало время всех прощать.
Пора со всеми примиряться,
И все ошибки признавать.
Склонить глаза, согнуть колени,
Строптивый хвост поджать под грудь.
Принять пустые сожаленья,
Во всем сознаться и уснуть.