Короче говоря, он вызвался выложить кучу денег за то, чтобы она в идеальных условиях занялась тем, над чем ежедневно корпела за сущие гроши.
Столь чудесное предложение не могло не сопровождаться определенным количеством проблем. Первая из них проистекала из самой рукописи, или скорее ее содержания. Штерн был далеко не первым, кто желал раздобыть доказательство существования Вазалиса, и, насколько знала Валентина, ни одному из его предшественников удача так и не улыбнулась.
Из всех этих тщетных изысканий следовал лишь один вывод: персонаж по имени Вазалис является интеллектуальным продуктом, чистой выдумкой, родившейся в воображении некоей группы ученых. Чем-то вроде Лохнесского чудовища, служащего своеобразным допингом для медиевистов. По этой причине, а также потому, что она уже лет тридцать не верила в басни, Валентина и в мыслях не допускала того, что Кодекс действительно может содержать подлинный текст Вазалиса.
Но гораздо больше ее тревожило другое: несмотря на все попытки раздобыть хоть какую-то информацию она по-прежнему пребывала в полном неведении относительно загадочной структуры, на которую ей предстояло работать. Со слов самого торговца она знала лишь то, что официально эта структура зовется «Фондом Штерна по распространению произведений искусства».
Это обезличенное название не говорило ей ничего. Примерно так называлась половина организаций, связанных с искусством, во всем мире. В текущей беседе Штерн говорил просто о «Фонде» — именно так, с большой буквы (в устной речи она передавалась короткой паузой, словно старик собирался прочитать некое магическое заклинание или раскрыть какую-нибудь чудесную тайну). С тем же успехом он мог бы назвать его «Вещью» или «Штуковиной» — столь неопределенной казалась реальность, скрывающаяся за этой организацией.
Когда Валентина попросила уточнить, какие именно цели преследует Фонд, какими средствами располагает, кто входит в состав его правления, то натолкнулась на упрямое молчание. Штерн отказался сообщить что-либо еще, сославшись на то, что это не имеет ничего общего с порученным ей заданием. Если работа оплачена — и оплачена хорошо, — какое ей может быть дело до социальных мотивов нанимателя?
Подобная же неясность царила и в том, что касалось персонала Фонда. Как поняла Валентина, Нора выполняла в нем неопределенную роль, что-то между личной секретаршей и помощницей на все случаи жизни. Проходя мимо информационного зала, Нора представила ей сидевших за компьютерами девушек как Виржини и Изабель. Последние едва соизволили оторвать глаза от экранов, замаскировав вежливыми улыбками полное отсутствие интереса к Валентине. Нора воспользовалась этим для того, чтобы завершить представление: культуриста-водителя звали Франк, а несловоохотливого телохранителя — Эрик. Заурядные имена, по желанию взаимозаменяемые, и никаких фамилий.
Дискомфорт Валентины достиг нового пика интенсивности. Все в этом особняке звучало фальшиво. Ей казалось, что она перемещается среди декораций театра, заполненного молчаливыми силуэтами с невыразительными лицами.
Нора была тому идеальной иллюстрацией. Черты ее никогда не выдавали каких-то особых чувств, и выражалась она всегда монотонным голосом, вне зависимости от того, о чем говорила. К Валентине она обращалась шепотом, словно боялась разрушить гармонию этого искусственного мира мало-мальски подчеркнутой интонацией. Даже каблуки ее туфель-лодочек, казалось, скользили бесшумно по паркетному полу.
Больше всего Валентине не нравилось, что она не знает, во что ввязывается. И не будь ее финансовое положение столь шатким, она бы никогда не согласилась работать в таких условиях. Но предложенные Штерном пятнадцать тысяч евро представлялись неожиданным подарком судьбы, поэтому она отбросила настороженность и тотчас же подписала врученный ей договор, в том числе и статью о конфиденциальности, по условиям которой, в случае разглашения задания или содержания Кодекса, ей грозило судебное преследование и возмещение соответствующих убытков.
В любом случае, даже если ей и удастся восстановить Кодекс, вероятнее всего, ничего интересного в нем не обнаружится, а следовательно, и рассказывать будет нечего. Этот неотразимый аргумент окончательно ее успокоил.
Сердцем особняка была мраморная лестница, украшенная перилами из кованого железа в форме сложных волют. «Прекрасная работа, — подумала Валентина, — выполненная еще в то время, когда люди считали, что если уж создавать вещь, то на века. Как же изменился с тех пор мир!»
Она вдруг отчетливо представила, как по этим величественным ступеням поднимаются, с бокалом шампанского в руке, вереницы женщин в вечерних платьях и мужчин во фраках.
Она быстренько прикинула: три этажа, с десяток дверей на каждом, — можно без проблем разместить сотни две гостей, оркестр и целую армию слуг. Столь великолепное обрамление плохо вязалось с тишиной и запустением.
Только тут Валентина поняла, как заблуждалась, сравнивая этот дом с театральными декорациями. Даже выполненные из папье-маше, последние казались бы более живыми, нежели этот склеп из мрамора и кованого железа.
Поднявшись на второй этаж здания, женщины прошли мимо анфилады закрытых дверей и остановились у комнаты, оборудованной такой же системой безопасности, что и кабинет Штерна. Нора в точности повторила манипуляции, которые торговец проделал часом ранее, и тонкая переборка из дымчатого плексигласа бесшумно скрылась в стене.
Хотя помещение и выходило на сад, расположенный позади особняка, внутри него царил полумрак. Плотные занавески, закрывавшие все окна, блокировали доступ солнечного света. Когда Нора повернула выключатель, из десятка ослепительных приборов, обнаружившихся во втором потолке, хлынули потоки белого света, сильного, но не слепящего глаза.
Валентина вздрогнула от изумления при виде стеллажей, заполненных книгами. Тома были классифицированы в соответствии с их размером: в нижней части стены находились ин-фолио, тогда как верхние полки занимали ин-кварто и ин-октаво [7].
— Мсье Штерн предоставил в ваше распоряжение личную библиотеку, — пояснила Нора. — Работать будете здесь.
— Прекрасно.
Движимая любопытством, Валентина прошла в глубь комнаты, тогда как ее провожатая осталась стоять в сторонке. Она пробежала указательным пальцем по строгим дубовым панелям, пробежала глазами пояснительные таблички на корешках переплета. Остановив палец на некоем труде, переплетенном в старую велень, цвета слоновой кости, она бросила вопрошающий взгляд на Нору. Та пожала плечами.
Расценив жест как знак согласия, Валентина сняла книгу с полки и осторожно открыла.
Титульный лист украшал фронтиспис, представлявший пальмовое дерево в обрамлении знамени, на котором был написан девиз: «Curvata resurgo» [8].
Заинтересовавшись, Валентина вслух прочла текст, размещенный под гравюрой:
— «Сид». Трагикомедия. Отпечатано в Париже, в малом Дворцовом зале, Огюстеном Курбе, Печатником и Библиотекарем Его Высочества брата Короля. M.DC.XXXVII. Одобрено цензурой.
Без малейшей запинки Нора дополнила описание:
— Первое издание, сто двадцать страниц, превосходное состояние. По мнению библиографов, сохранились лишь два экземпляра этого издания, — второй находится в коллекции Гийо де Вильнева, но он в современном переплете, велень же данной книги, напротив, старинный. В том же году вышли еще два издания «Сида», на сей раз — в ста тридцати шести страницах, но наша, по всей видимости, увидела свет раньше. К тому же данный текст несколько отличается от конечной версии.
Валентина заметила, как мимолетный огонек пробежал по ее лицу, которое, впрочем, тут же вновь превратилось в бесстрастную маску. Значит, Нора все же живой человек, возможно, даже наделенный чувствами. Нужно лишь заговорить с ней о старых книгах, чтобы дать ей возможность выразить эмоции. Было нечто успокаивающее, но в то же время крайне тревожное в этом открытии.