— А что, такие мужчины существуют? — спросила она.
— Хорошо поискав, можно где-нибудь откопать и такого. Учитывая твой возраст, то будет подержанная модель, но ты ведь на большее и не рассчитываешь, не так ли?
— Элегантность и изысканность… Вы знаете, как нужно разговаривать с женщинами, мсье Вермеер.
Толстые губы расплылись в довольной улыбке. Он сделал вид, что не понял сарказма Валентины.
— Природное изящество — это то, что кому-то дано, а кому-то нет. Я родился не там, где надо, вот и все. Моей в этом заслуги нету.
Лимузин въехал во двор особняка Штерна и остановился у основания монументальной лестницы.
— Раз уж зашла речь о природном изяществе… — восхищенно промолвил Вермеер. — Весьма недурственная халупа.
— Только не говори, что этот дом тебя так уж впечатляет. В твоем родовом поместье наверняка есть нечто не менее внушительное.
Вермеер задумался. Почесал подбородок, как всегда делал, когда пытался сосредоточиться.
— Моя семья приобрела у Штернов немало шедевров. Судя по размерам этого здания, вероятно, даже очень много и по слишком завышенной цене… А так, да, у нас есть несколько штуковин подобного рода. Я тебе покажу одну или две при случае, если будешь паинькой.
Перед тем как выйти из автомобиля, он поправил велюровый пиджак, потянув за каждый из рукавов. Должно быть, английская ткань, раскроенная на заказ для его исключительной фигуры, именно для такого неортодоксального метода утюжки и производилась — она не разорвалась и даже приняла презентабельный вид. Удовлетворенный, Вермеер довершил начатое, проведя по оставшимся складкам тыльной стороной ладони. Его попытка придать подобие порядка волосам, напротив, закончилась полным провалом. Не став настаивать, голландец начал извлекать свое пышное тело из машины.
Перенося ноги за порог лимузина, Вермеер громко простонал и вынужден был опереться о подпорку крыши. Оказавшись на земле, он приподнял задник пиджака и, поморщившись, взглянул на пятно крови, пропитавшее сорочку в пяти или шести сантиметрах от позвоночника.
— Что с тобой случилось? — обеспокоенно спросила Валентина. — Ты ранен?
— Познакомился с твоей подругой Норой. Дьявольский темперамент у этой девчонки…
Валентина не имела возможности узнать больше о происхождении раны. На крыльце дома, облаченный в темно-серый костюм, оттененный подобранным в тон галстуку голубым платочком, появился Элиас Штерн. Опираясь на трость, он дождался, пока гости поднимутся, и протянул руку Валентине, чтобы та сжала ее обеими ладонями в ставшем уже почти ритуальным между ними жесте.
— Валентина! Я так рад видеть вас целой и невредимой!
— Спасибо.
— Пойдемте. Устроимся в моем кабинете. Вам нужно поскорее отойти ото всех этих эмоций. К работе над рукописью вернетесь завтра.
Валентина посмотрела на старика с изумлением.
— Я полагала, вы меня уволили.
— Неужели я действительно заставил вас так думать? Если так, простите меня, а о том, что случилось, забудьте. Фонд не может себе позволить так просто расставаться со своими сотрудниками, особенно с такими талантливыми, как вы. Я не за тем явился в вашу Богом забытую мастерскую, чтобы выгнать вас при первом же удобном случае. Мне и так стоило больших трудов уговорить к нам присоединиться!
— Ваш ответственный за безопасность, как мне показалось, даже имя мое больше слышать не хочет.
— С этим Сорель примирится. Он обожает выходить из себя по пустякам и принимать раздраженные позы. Это неразрывно связано с его обязанностями. Да и с темпераментом, полагаю. Я же, со своей стороны, на вас нисколечко не сержусь, Валентина.
— У вас от меня одни неприятности… Ведь это по моей вине кто-то проник в ваш дом.
— Здесь виноваты не только вы, но и сам Фонд. Наша охранная система, как оказалось, не соответствовала тому уровню, на каком мы все желаем ее видеть, но мы уже внесли все необходимые изменения. Смею надеяться, больше нам подобные вторжения ничем не угрожают.
Штерн сделал несколько шагов в направлении входа.
— Что касается вашей несдержанности, — добавил он, — то она не должна портить вам существование. Нанимая вас на работу, я уже знал о ваших связях с Вермеером. По правде говоря, я даже рассчитывал на то, что вы расскажете о Кодексе вашему другу, и он не устоит перед искушением распространить информацию на своем Интернет-сайте. Вот только быстрота его реакции, признаюсь, застала меня врасплох.
Черты лица Валентины застыли в изумленной гримасе, Вермеер же никак не отреагировал. Он довольствовался тем, что опустил глаза и принялся разглядывать сорняк, забытый садовником между двумя гранитными плитами.
Молодая женщина заметила его смущение.
— Ты знал об этом?
Голландец кивнул.
— Элиас рассказал мне, пока мы искали тебя.
— Элиас… — задумчиво повторила Валентина. — Вы теперь так близки?
— Нас сблизило беспокойство… — попытался оправдаться Вермеер. — Так как ты не давала о себе знать, заняться нам, в общем-то, было нечем. Сама понимаешь, Элиас и его отец продали моей семье несколько картин…
— Только шедевры, — вмешался Штерн. — Высочайшего качества. Предки Хьюго были людьми со вкусом. Впрочем, он и сам такой. Ваши злоключения позволили нам наконец встретиться. Несмотря на обстоятельства, я этому очень рад. Надеюсь, Хьюго, вы больше не сердитесь на меня за то, что я вынужден был пригласить вас сюда не самым деликатным образом?
— Отвечу так: бутылка «Шеваль Блан» урожая 1975 года, столь любезно открытая вами в мою честь, заметно смягчила мое недовольство. А ваш чек за «Фледермауса» окончательно стер из моей памяти кое-какие неприятные воспоминания.
Благодаря своему воспитанию Вермеер при любых обстоятельствах сохранял хорошую мину, когда находился в светском обществе. В искусстве скрывать злопамятность он достиг таких высот, что любому, кто мало его знал, такой ответ мог показаться искренним. В глубине души, однако, он все еще таил обиду на то, как с ним обошлись, хотя и готов был признать, что в дальнейшем Штерн проявил по отношению к нему неоспоримую щедрость. В данный момент Вермеер был согласен на перемирие, которое позднее обойдется Штерну гораздо дороже, чем бутылка вина, пусть и самого лучшего, в несколько тысяч евро.
Торговец проводил их в свой кабинет. Они с Валентиной заняли те же кресла, в которых сидели несколькими днями ранее, тогда как Вермеер приватизировал стоявший у стены диванчик. В центре небольшого столика, на серебряном подносе, поместились три хрустальных бокала и на две трети наполненный темно-красной жидкостью графин.
Не дожидаясь разрешения хозяина, Вермеер наполнил бокал. Прежде чем отпить, он долго пробовал букет, а затем издал нечто вроде курлыканья.
— Гм… Вот теперь — самое то. Вы были правы, Элиас, нужно было дать ему подышать.
— Я рад, что оно вам нравится. Распоряжусь отослать ящик после вашего ухода.
Штерн только что сделал важный шаг к окончательному миру. Вермеер поблагодарил старика, подняв бокал.
Примерно с минуту все молчали. Вермеер наслаждался вином, тогда как Валентина, устремив взор в пустоту, размышляла над откровениями Штерна. Она не знала, на кого злиться больше: на торговца, который манипулировал ею с того самого момента, как перешагнул порог ее мастерской, или же на саму себя за невероятное легковерие.
Внезапно Штерн нарушил молчание. То была скорее констатация факта, нежели попытка придать разговору новый импульс.
— Не думал, что они посмеют…
Прошло несколько секунд, прежде чем Валентина отреагировала.
— Я хочу знать, во что вы меня втянули, мсье Штерн.
— Элиас… Прошу вас.
— Хорошо. Что происходит, Элиас?
Словно желая показать хозяину дома, что она не позволит себя одурачить, Валентина произнесла имя отчетливо, по слогам. Довольно с нее всех этих уловок. Ей нужны факты, и Штерну придется их предоставить.
— Дело ведь не только в Вазалисе, не так ли? — продолжала она.
— Вы правы, — не стал отпираться Штерн. — И получите объяснения. Но не сразу. Прежде мы должны кое в чем разобраться — все вместе. Вас не затруднит встать и подойти к «Ирисам»?