— Когда это случилось? — спросил он.
— Точное время смерти мы сможем назвать лишь после вскрытия, но я склонен полагать, что он умер этой ночью, самое позднее ранним утром. В любом случае — в воде тело пребывало недолго.
— Почему вы решили, что Сорель был убит? На его лице нет никаких следов побоев.
Судмедэксперт помрачнел.
— Его пытали. Я насчитал около пятидесяти надрезов на грудной клетке, руках и ногах, а также порядка тридцати переломов костей и примерно столько же ожогов, оставленных, если исходить из длины и глубины ран, паяльником.
— Боже мой… — прошептал Штерн. — Значит, он был еще жив, когда…
Барбе кивнул.
— Все говорит в пользу того, что смерть наступила вследствие обильной геморрагии, и, судя по количеству ран, я могу с уверенностью заявить, что они были нанесены еще при жизни.
— Проще говоря, его разделали, как свинью, — заметил Лопез. — И пищал он, должно быть, не меньше.
Комиссар посмотрел на восковое лицо Сореля.
— Послушайте, этот Сорель был тот еще мерзавец. Вряд ли кто-то станет его оплакивать, и уж точно не я. И все же, несмотря ни на что моя задача — арестовать того, кто проделал с ним это.
— Зачем вы говорите все это мне? — спросил Штерн. — Вам что, для выполнения вашей работы необходимо мое согласие?
— Разумеется, нет. Но все, что касается Сореля, покрыто непонятным мне мраком тайны, да и силы мои небеспредельны. Мне нужна ваша помощь. Я не прошу многого — просто укажите мне верный путь, а уж там я как-нибудь разберусь.
— Не могу, комиссар.
— Почему?
— Потому что начальству Сореля вряд ли понравится, если я раскрою вам природу его миссии в нашем Фонде. Французским властям известно, чем он занимался. Этого вам должно хватить.
Лопез задумчиво почесал подбородок.
— Что ж, раз вы так полагаете…
Он резко сорвал покрывало, обнажив труп Сореля.
Штерн в ужасе отпрянул — зрелище было не из приятных.
Лопез выглядел весьма удовлетворенным произведенным эффектом.
— Как вы можете заметить, — промолвил он, — убийцы не тронули лишь лицо и пальцы.
Шагнув вперед, Барбе встал между комиссаром и трупом. Без единого слова он вернул покрывало на место и задвинул ящик.
На то, чтобы прийти в себя, у Штерна ушло несколько секунд.
— Действительно, — проговорил он наконец. — Лицо и ладони остались практически нетронутыми. Почему, как думаете?
— Вероятно, — предположил Лопез, — они хотели, чтобы Сореля идентифицировали как можно скорее.
— Но какой в этом смысл?
— Это послание, мсье Штерн, и я полагаю, адресовано оно именно вам. Похоже, кто-то решил произвести в вашем Фонде серьезную чистку.
47
Когда Давид и декан закончили просматривать запись, они уже знали, кто выкрал иллюминированный листок из металлического шкафа Альбера Када. Не было теперь загадкой и то, как именно исчезли из Центра исследований книги. В том, что касалось смерти Жозефа Фарга, они могли лишь высказывать предположения, но в глубине души оба ни секунды не сомневались: его падение также не было случайным.
За все это был ответственен один и тот же человек. Даже самоубийство Альбера Када выглядело теперь следствием его махинаций, так как ничто не указывало на то, что профессор покончил бы с собой, не исчезни миниатюра.
Внезапно декан повернулся к начальнику службы безопасности, который, с сигаретой в зубах, ожидал указаний, прислонившись к наличнику выходившей во двор застекленной двери.
— Свяжитесь с полицией. И загляните на всякий случай в кабинет Агостини. Если он там, задержите его до приезда полиции, если нет, заприте все и возвращайтесь.
— Сию минуту.
Схватив со стола телефон, Моро выбежал в коридор. Декан в очередной раз взглянул на застывший силуэт Рэймона Агостини, после чего раздосадованным жестом погасил экран.
Просматривая запись, Фарг остановился слишком рано. Агостини угодил в поле зрения камеры еще утром, сразу же после открытия университета. В этот час он мог быть уверен в том, что ему никто не помешает.
Проникнуть в кабинет Альбера Када было совсем не сложно. Если трюк с открыванием двери плечом был известен Давиду, то Агостини должен был знать его и подавно. Это объясняло отсутствие следов взлома. Вероятно, Альбер Када доверил другу и шифр навесного замка, на который был заперт шкаф.
Выкрав миниатюру, Агостини передал ее Миллеру вместе с похищенными из Центра исследований книгами, после чего, судя по всему, заперся в собственном кабинете. Значит, Моро ошибался, и в момент самоубийства Када этаж не был пустым. Профессор греческой литературы находился там и тогда, когда начальник службы безопасности и его люди явились осмотреть место самоубийства. Все, что от него требовалось, — это переждать несколько часов в своем укрытии, после чего он мог покинуть этаж никем не замеченным.
Короткий поиск в Интернете привел Давида и декана к тем же выводам касательно роли во всей этой истории Миллера, какие сделал и Фарг, и теперь им оставалось лишь надеяться, что англичанин еще не успел вывезти украденные книги из Франции, иначе об их возвращении в университетскую библиотеку можно было бы забыть.
— Как думаете, зачем Агостини пошел на это? — спросил Давид у декана.
— Вероятно, из-за денег.
— Предать из-за денег лучшего друга…
— Психология не является моей специальностью, но вполне могу себе представить, что творилось в его мозгу. Агостини ведь, если не ошибаюсь, еще не погасил заем за домик на Лазурном побережье? Долги, недостаточно большая зарплата, внезапно представившаяся возможность — вероятно, все сложилось именно так. Банально.
Подобные объяснения отнюдь не убедили Давида. По тону декана он понял, что в дальнейшем расследовании тот не видит никакого смысла.
— И как же вы теперь поступите?
Декан пожал плечами.
— Как мне представляется, самым разумным решением будет дождаться полиции и позволить следователям заняться своим делом.
— Агостини живет рядом.
— Это простое замечание или намек?
— Скорее побуждение не оставаться пассивным, когда в доверенном вам учреждении произошли кражи и убийство. Не можете же вы переложить всю ответственность на других. По иным, зачастую весьма незначительным поводам вы бываете настроены гораздо более воинственно. Неплохо устроились, что уж тут скажешь…
По лицу декана Давид понял, что установившееся между ними хрупкое перемирие отныне нарушено раз и навсегда.
— Этим должна заниматься полиция, — сухо ответил декан. — Я не намерен сломя голову бросаться на поиски Агостини со швейцарским ножом и карманным фонариком… Даже если мы заявимся к нему и обнаружим его дома, что сможем сделать? Накинуться на него и связать, ожидая подмогу? Давайте уже будем серьезными… А это просто смешно.
В комнату ворвался запыхавшийся Моро.
— В кабинете Агостини не оказалось. Я оставил там одного из моих людей, на случай, если он вернется. Кроме того, я обошел весь университет и попросил охранников сообщить мне, если он вдруг попадется им на глаза. Объяснять, зачем это нужно, не счел необходимым.
— И правильно сделали. На данный момент, полагаю, мы должны сохранить все в тайне. Что там с полицией?
— Будет здесь через полчаса.
— Отлично.
— Что мне делать дальше? — спросил Моро.
— Думаю, вам не следует во все это вмешиваться… — тихо проговорил декан. — Сидите здесь и ждите полицейских. Когда приедут, проводите их ко мне.
— Хорошо.
— А мне как быть? — подал голос Давид.
— Убирайтесь отсюда — и поскорее. Я оставлю полиции ваше имя и адрес. И никому ни слова об этом кавардаке. Вы меня поняли, Скотто? Запритесь дома и ни с кем не общайтесь, даже к телефону не подходите. Напоминаю, что решение относительно вашего будущего в Сорбонне еще не принято. Станете глупить — члены комиссии обязательно вспомнят об этом, когда придет время рассмотреть ваш случай. Это я вам гарантирую.
Декан явно верил в свою силу убеждения, но его угрозы не шли ни в какое сравнение с тем, что обещал Давиду Неандерталец: Скотто сделал выбор еще до того, как оппонент изрыгнул последнее слово.