Старик задержал ладонь Валентины в своей чуть дольше положенного, словно догадавшись о том, что творится в ее душе, хотел дать ей возможность сполна насладиться этим ощущением, а затем, отпустив плечо охранника, взял молодую женщину под руку и повел к входной двери. Телохранитель остался стоять на лестнице. Поправив полы пиджака, он скрестил руки за спиной и принялся внимательно осматривать двор.
— Добро пожаловать, — проговорил старик, едва они вошли в дом. — Я рад, что вы согласились приехать.
— Вам спасибо — за то, что позвали. Для меня это большая честь. В то же время должна признать: я здесь еще и потому, что ваше приглашение меня немного заинтриговало.
— Предлагаю вам оставить это небольшое состязание в учтивости, Валентина. Если вы не против, давайте сразу же перейдем к вещам серьезным. Не будем терять время даром. Пойдемте со мной.
Штерн провел Валентину в длинный коридор. Окрашенным в матово-белый цвет стенам придавали живости заключенные в рамки фотографии, на которых члены семейства Штернов были запечатлены в компании некоторых из их знаменитых гостей. Так, Валентина узнала Габриэля, деда Элиаса, — на снимке тот стоял между Ренуаром и Эдгаром Дега, чья долгая дружба не была еще разбита нелепой размолвкой. На заднем плане виднелись несколько образцов их продукции. Из десятка попавших в кадр картин две сейчас хранились в музее Орсэ, еще одна — в нью-йоркском «Метрополитене». Эти потенциальные сотни миллионов долларов стояли у стены, лежали на полу посреди груды картонных коробок и пустых рам.
На другом снимке улыбающийся во весь рот Жакоб позировал с Марлен Дитрих, в то время как Эрих фон Штрогейм, с неизменным мундштуком в зубах, с рассеянным видом взирал на них со стороны. На следующей фотографии уже сам Элиас, едва вышедший из юношеского возраста, стоял рука об руку со смеющимся Пикассо перед кубистским портретом (таким, по всей видимости, испанец видел в те годы Штерна), который оказался впоследствии в московском Пушкинском музее.
Не останавливаясь, Штерн и Валентина проследовали мимо комнаты, в которой несколько женщин склонились к экранам компьютеров — они были так сосредоточены на своей работе, что ни одна из них на проходящих даже не взглянула, — до массивной двери, вставленной в непроницаемую плексигласовую плиту. Столь современная установка являла собой резкий контраст со старинными бра и лепнинами особняка.
Набрав нужный код на расположенном сбоку от двери, на стене, электронном замке, Штерн приложил к считывающему устройству большой палец правой руки. Световой сигнал сменил цвет с красного на зеленый, замок щелкнул и дверь бесшумно отъехала за переборку.
— Мое убежище… — произнес Штерн заговорщическим тоном. — Святая святых, как говорят об этой комнате мои служащие. Они полагают, что, когда я в ней уединяюсь, здесь происходит нечто необычное. В действительности же по большей части я прихожу сюда лишь для того, чтобы погрузиться в мечты, но, прошу вас, не говорите им этого, не то я окончательно утрачу их доверие.
В центре комнаты высился восхитительный инкрустированный письменный стол. На нем, между толстой монографией Джакометти и двумя ручками «монблан», лежал тот самый палисандровый футляр, который Валентина уже видела накануне. Она ожидала обнаружить кучу бесценных полотен, но все стены были голыми, за исключением расположенной прямо напротив бюро перегородки, на которой висели столь интриговавшие Марка «Ирисы». Эта версия знаменитой композиции Ван Гога была совершенно ошеломляющей. Даже укрытые защитным стеклом, сиреневые цветы отсвечивали почти гипнотическим блеском.
Валентина затаила дыхание и добрых полминуты простояла, глядя на этот шедевр. Теперь она понимала, почему Штерн так и не смог расстаться с ним ни за какие деньги.
Привычный к тому ошеломляющему эффекту, который производил его Ван Гог на посетителей, Штерн дождался, пока Валентина придет в себя, а затем указал на стоявшие в углу комнаты, напротив огромных окон, из которых открывался чудесный вид на сад, кресла.
Издав несколько натянутый вздох облегчения, он опустился на кожаное сиденье и жестом предложил Валентине последовать его примеру.
— Не обижайтесь на все эти меры предосторожности, — извинился он. — Они, вне всякого сомнения, чрезмерны, но необходимы. Что делать, здесь много ценностей, и мы вынуждены были установить эту систему безопасности в надежде на то, что она будет отпугивать потенциальных грабителей… Во времена моего деда вы могли спокойно прогуливаться по улице с картиной мастера под мышкой, сейчас же пожелайте только сфотографироваться с каким-либо шедевром — и вокруг вас тотчас же соберутся все воришки страны.
Плексигласовая дверь вновь пришла в движение и в комнату вошла одна из тех молодых женщин, которые работали в информационном зале. В руках у нее был поднос, на котором стояли чайник и две чашки из севрского фарфора. Поставив поднос на стоявший между креслами столик, она уверенными движениями наполнила чашки, а затем, захватив серебряными щипчиками кусочек сахара, вопрошающе взглянула на Валентину, но та отрицательно покачала головой — благодарю, мол, не надо.
— Спасибо, Нора, — промолвил Штерн. — Не знаю, что бы я без вас делал.
Упомянутая Нора в ответ лишь улыбнулась. Лет двадцать пять-двадцать шесть, определила Валентина, окинув ее взглядом. Обтягивающий брючный костюм выгодно подчеркивает стройную фигуру, светлые волосы завязаны в безупречный шиньон, черты лица тонкие и изысканные. Нора была красива — красотой, конечно, холодной, но неоспоримой — и полностью отдавала себе в этом отчет.
— Если я вам понадоблюсь, — сказала она мягким голосом, — звоните, не стесняйтесь.
— Обязательно. А пока возвращайтесь к работе. Мы вас позовем.
Штерн не сводил глаз с гармоничных округлостей своей ассистентки, пока та не скрылась за дверью.
— Ах, Нора… Умеет потрафить старику, не правда ли? Что вы хотите… Для человека моих лет собрать вокруг себя очаровательных девушек — последняя настоящая роскошь. Хватило бы и картин, скажете вы, но мне недостает духа отказаться от Норы и ей подобных.
Валентина поднесла чашку к губам. Обжигающая жидкость помогла ей собраться с мыслями.
Она постаралась абстрагироваться от окружающей обстановки, забыть о реноме хозяина дома и навязчивом присутствии «Ирисов». Она нуждалась в объяснениях и была готова немедленно удалиться, если Штерн откажется ей их предоставить.
— Почему я? — спросила она, переходя прямо к делу.
Штерн ответил не сразу. О чем-то задумавшись, он какое-то время созерцал сад. За окном на ветках столетних дубов развевались под легким бризом первые весенние почки.
— Знаете, почему я отошел от дел?
Валентина уже не раз замечала, что Штерну нравится уклоняться от ответа на поставленный прямо вопрос. Для человека его профессии подобная привычка была весьма полезной. Торговец должен уметь выслушать клиентов, чтобы подобрать произведения, больше соответствующие их вкусам и финансовым возможностям. В обычной же жизни эта профессиональная деформация вызывала скорее раздражение, поэтому вместо ответа молодая женщина лишь покачала головой.
Старый торговец не обиделся и продолжал:
— Видите ли, я устал от всего этого… Надоело искать шедевры, убеждать покупателей, обсуждать цены. Я сколотил немалое состояние и сполна утолил свою страсть, да и делить, ввиду отсутствия наследника, мне ее не с кем. Вот почему остаток своих дней я решил прожить спокойно, в окружении воспоминаний и любимых картин. Но потом, как-то раз, я наткнулся на этого Греко. Это было нечто поразительное. Техника, стиль, чувство композиции — все было совершенным, восхитительным, и тем не менее в глубине души я знал, что передо мной — подделка, пусть и не мог доказать этого. Лучшая подделка, какую мне доводилось видеть.