Диомидов пожал плечами. Немец сказал:
— Вы меня поймете. Это, наверное, судьба. Я буду говорить с вами как с представителем страны, которую уважаю. Моей стране, — он усмехнулся, — это не нужно.
Диомидов вежливо кивнул. Он еще ничего не понял из сбивчивого рассказа немца, кроме того, что тот хочет сделать какое-то заявление. Решив не мешать Курту, Диомидов закурил и откинулся в кресле, ожидая продолжения рассказа.
— Я не люблю послевоенный мир, — говорил Курт. — Газеты кричат о заговорах и убийствах. Как мыльные пузыри, лопаются правительства. Из сельвы ползет фиолетовая зараза. Об этом я и хочу сказать. И еще об одной встрече у вас в стране. Бергсон. Его звали Бергсоном тогда.
Диомидов подбодрил замолчавшего было немца кивком головы. Курт пошарил в карманах, нашел сигареты, попросил разрешения закурить. Сделав несколько затяжек, притушил сигарету. И полковник услышал рассказ о судьбе человека, который мог бы стать ученым, но не стал им.
Курт Мейер, закончив университет, устроился на работу в маленькую астрономическую обсерваторию. Это было тогда, когда лавочники, нашпигованные идеями национал-социализма, с барабанным боем двинулись на Европу. Молодому астроному до этого не было дела. Великая Германия с оседлавшим ее Гитлером неслась мимо Курта.
Проблема «жизненного пространства» его не волновала. Его вполне устраивала тихая комнатка в доме фрау Марты, сухонькой старушки, любившей подолгу сидеть за утренним кофе и занимать своего постояльца рассказами о давно умершем муже.
Старушка не мешала думать. А думал Курт тогда о многом. Например, о рождении сверхновых звезд. Он считал, что сверхновые несут в себе главную загадку мироздания. Тогда он изучал китайские источники, просиживал ночами у телескопа, ждал вспышки таинственной звезды.
Но сверхновая не загоралась. А в обсерваторию как-то заглянули эсэсовцы.
— О, — уважительно сказал рослый и пухлый, как подушка, ротенфюрер, увидев телескоп. — Я никогда не видел небо близко. Как это делается?
Астроном не выдержал и засмеялся. Ротенфюрер крякнул и заорал:
— Почему не на фронте?
Это и решило судьбу Курта. Он плохо запомнил, что было дальше. Очнулся уже в концентрационном лагере. Перед ним стоял, осклабившись, рыжий Вилли.
— Коммунист? — спросил Вилли, грозно выпучив глаза.
Мейер покачал головой. Говорить он не мог: кулак ротенфюрера сделал что-то с языком.
— Значит, еврей, — брезгливо резюмировал Вилли и повел Курта в глубь двора, где группа изможденных людей чистила большой сарай — нужник.
Ученому всунули в руки ведро. Этим способом Вилли переключил его внимание с судеб Вселенной на судьбы рейха. Фрау Марта, не дождавшись тихого квартиранта, сожгла листки с тензорными уравнениями. Сверхновая не вспыхнула. А на земном шаре количество ученых уменьшилось еще на единицу.
В один далеко не прекрасный день группу заключенных отвезли в Гамбург и посадили на пароход, отплывавший к берегам Амазонки. Рыжий Вилли в припадке неожиданной откровенности сообщил Курту, что получит за рейс кругленькую сумму. Он целыми днями сидел на палубе, пиликал на губной гармошке или вынимал толстую записную книжку и что-то считал, морща лоб. Может, подсчитывал будущие доходы. Но итога ему подвести не удалось. Точку поставил Бергсон. А танки, к башням которых были привязаны клетки с обезьянами, вспороли лес и исчезли вместе с загадочным профессором-эсэсовцем.
Курт все-таки выбрался. Работал на оловянных рудниках, грузил бананы. А когда кончилась война, решил вернуться на родину. Здесь его ждал сюрприз. В Бонне умер его двоюродный дядя, державший небольшую зубопротезную мастерскую. Курт стал наследником маленького капитала. После войны спрос на зубы скакнул вверх. Нужно ли говорить о том, что было дальше. Кто знает, думал ли Вилли о домашних туфлях, теплых кальсонах и туристских поездках. Во всяком случае, жизнь кинула к ногам Курта счастье рыжего Вилли, и он от него не стал отказываться. И звезды его больше уже не тревожили. Ночное небо перестало манить Курта в мерцающую глубину. Теперь на звезды безмолвно скалит зубы череп рыжего Вилли, нашедшего свой конец на берегах Амазонки.
…Человека, которого Курт Мейер знал как Бергсона, звали Фернандесом. В посольстве той страны, которую оно представляло, Фернандес-Бергсон был мелкой сошкой. В Москве он вел себя вполне прилично. Ли с кем не встречался, хотя часто посещал выставки и музеи. И только два раза позвонил кому-то по телефону-автомату. Это обстоятельство и заставило Диомидова усилить наблюдение.
Полковник не связывал рассказ Курта с событиями, взволновавшими весь мир. Четверть века — слишком большой срок. За это время профессор-эсэсовец мог свободно умереть, а Бергсон сменить покровителей. Кроме того, Курт мог и напутать. Ведь встречаются люди, похожие друг на друга. Правда, Бергсон кому-то звонил. Тот факт, что звонил он из автомата, настораживал. Вероятно, он ищет встречи и не хочет, чтобы о ней знали в посольстве. И полковник не снимал наблюдения, ежедневно интересовался поведением «подшефного». Вчера тот снова заходил в будку автомата.
Разговор был, видимо, коротким и неприятным, потому что у Бергсона не сходило с лица кислое выражение.
Диомидов доложил обо всем генералу.
— Так, — сказал генерал, ломая сигарету пополам и засовывая половинку в мундштук. — Так, значит, — генерал чиркнул спичкой, — значит, туман?
Полковник промолчал. Генерал задумчиво произнес:
— Меня в этой истории занимает одно слово — «Амазонка». Во время войны Курт видел Бергсона на Амазонке. Фиолетовые обезьяны, или как их там, тоже на Амазонке. А теперь вот еще… Полюбуйтесь, — и генерал вынул из ящика стола телеграмму Ромашова.
— Что это? — спросил Диомидов.
— Донесение о несостоятельности, — усмехнулся генерал. — Телеграмма скупа, но я выяснил: Ромашов в Сосенске с ног сбился. Загадочное самоубийство какого-то Беклемишева. И ко всему еще мистика. Свет над домом самоубийцы, который когда-то, во времена туманной юности, путешествовал по Амазонке. Ну и вообще все атрибуты. Несостоявшаяся любовь плюс мистика.
— То есть?.. — поднял брови Диомидов.
— То и есть, — буркнул генерал. — Чего вы не понимаете? Любовь и мистика. Нонсенс какой-то. Потом дневники.
— Какие дневники?
— Дневники этого Беклемишева о путешествии по Амазонке.
Диомидов покрутил головой. Генерал рассказал о последних событиях в Сосенске. Федор Петрович слушал его рассказ как сказку.
Закончив, генерал заметил:
— Учтите вот что. Около старика лежал «вальтер».
— Хорошо, — кивнул Диомидов. — Когда ехать?
— Да завтра и поезжайте.
Но выехать Диомидову не пришлось. Не удалось даже как следует позавтракать, хотя встал он рано.
Город еще спал. Под окном скреб лопатой дворник.
Выключив бритву, Диомидов взял тюбик с кремом и выдавил на ладонь маленькую белую колбаску. Растирая по щекам пахнущую яблоками массу, бросил взгляд на часы и подумал, что встал он, пожалуй, рановато. Старость, что ли? Или устал?
Он приблизил лицо к зеркалу. Как будто нет причин для недовольства. Конечно, припухлые губы и широкий, плоский нос не давали повода величать себя красавцем, но грустить об отсутствии античного профиля можно в двадцать лет. В сорок человека одолевают другие заботы. В сорок человек начинает считать морщины на лбу и выдергивать по утрам седые волоски с висков. Диомидову считать ничего не пришлось. И он довольно ухмыльнулся своему отражению.
На подоконнике забулькал кофейник. Мордатый рыжий кот, севший погреться около него, подозрительно покосился на шумного соседа и мягко спрыгнул на колени к Диомидову. Тот щелкнул кота по лбу. Зверь обиделся. Перешел на кровать и уставился оттуда на Диомидова немигающими желтыми глазами.