- А пошло все на... Гады! Суки! Уроды! Из комнаты Кевина доносятся знакомые звуки: механик швыряет в стену свой единственный стул. Подбирает и швыряет снова. И еще. И вновь. И опять. Стул у него крепкий, сделан на совесть. Стенам повезло меньше, все испещрены вмятинами и трещинами от ударов и оспинами от осыпавшейся штукатурки.
- Пойти посмотреть? - спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь. Очень надеюсь, что меня в очередной раз кто-нибудь остановит.
- Пустое. Сейчас успокоится и сам выйдет. Не в первый раз, - лениво потягивается на диване Хадсен, поправляя наушники. Наушники его заставили надеть после десятого, наверное, просмотра "Войны миров Z". Правда, сейчас на экране телевизора монстры из "Чужого". Тщательно пережевывают очередного неудачника. Но наушников мирный Хадсен благоразумно не снимает. Не хочет нарываться на скандал.
Мимо марширует к выходу, топая сапогами, молчаливый Вэйно, каждый день он педантично обходит взлетную полосу, хотя зимой самолеты к нам на станцию летают только в случае экстренной необходимости, и если позволяют погодные условия. Мы с Мариной поспорили, что Вэйно продержится дольше всех. Я утверждал, что у таких упоротых крепкий стержень внутри, а Марина, что алмаз он хоть и твердый, но хрупкий. В любом случае поспорили вяло: на что спорить-то, и кому выигрыш получать, если я окажусь прав?
Вываливается из своей комнаты Кевин, сжимая в могучей руке, как дубинку, ножку стула. Взгляд у него злой-презлой, как у дикого кабана, объявившего войну странам НАТО. Левая рука прикручена скотчем к туловищу. Это я ее сломал. За дело, если что.
- Как дочка? - сразу выдвигает тяжелую артиллерию Аглая.
- Хорошо. Растет. Вчера мой портрет нарисовала. Похоже так! - взгляд Кевина становится более осмысленным, в голосе появляется неприкрытая гордость.
- Мне твоя помощь на кухне требуется, - берет кабана за рога умная Аглая. - То-се. Котлы переставить. Плиту подвинуть.
И Аглая уводит Кевина, дальновидно отобрав у него дубинку. Обстановка разряжается. Хадсен поднимает вверх большой палец.
Кевин всегда звереет после разговоров по cкайпу с женой. Особенно, когда не выдерживает и выплескивает накопившуюся безысходность на свою кроткую половину. Я его даже где-то понимаю, хотя ни жены, ни дочки у меня нет, а чужие истерики надоели до чертиков.
Распахивается дверь, на пороге стоит Марина. На длиннющих ресницах иней: ни дать ни взять мультяшная царевна:
- Все идем смотреть на южное сияние. Оно сегодня просто сказочное! Когда еще такой шанс выпадет. У меня в прогнозе на ближайшее время только метели и бураны.
- Выпадет, выпадет! - меланхолично замечает Хадсен, выключает телевизор, заворачивается в плед и растягивается на диване. - Нам здесь до второго пришествия куковать.
Спускаюсь в темноту, к основанию нашей станции, она стоит на сваях и похожа поэтому на избушку на курьих ножках. Снег неприятно, как стеклянное крошево, хрустит под ногами. Неоновые всполохи зелеными драконами пляшут над головой, нещадно искрят звезды на угольно-черной подложке неба, вдалеке встают на дыбы матовые обломки торосов. Неподвижными пингвинами замерли черные мешки с мусором. Oни здесь до весны, до первых самолетов: сорить в Антарктиде строго воспрещается.
Тихо, последний генератор отключили за ненадобностью. Только бесшумно мелькают лопасти ветряков.
Романтика белого, как саван покойника, безмолвия. Белого безмолвия, черт его побери. До конца жизни. Или до конца времен. Что раньше наступит.
Как я радовался, когда прилетел сюда два года назад. Ведь далеко не каждому удается попасть на Южный полюс. Не каждому, правда?
Вот уже неделю температура не поднимается выше минус сорока. Пытаюсь слепить снежок. Безрезультатно. Сухая, тонкого помола мука сыпется между пальцами. Подходит Кевин. Заядлый курильщик, он достет из кармана пачку "Кэмела", открывает, сует незазженную сигарету в рот, катает из стороны в сторону сухими губами:
- Не сердись, Герман. Накатило что-то, не удержался.
Пожимаю плечами: что тут скажешь.
Практичная Аглая на небо не смотрит, совком набирает снег в пластиковое ведро, мычит под нос популярный мотивчик. Кевин кривится, но молчит. На сегодня он пары уже выпустил.
Взрыкивает вездеход. Вэйно в очередной раз выравнивает и без того идеальную взлетную полосу. Скоро пора идти в обсерваторию "IceCube", снимать очередные данные. Тема моей диссертации: фоновая радиация при распаде и реионизации стерильных нейтрино. Собственно, она меня сюда и привела. Очень хотелось сказать свое слово в науке. Договорился...
- Красота какая! - кружится босоногая Марина, как всегда поленившаяся надеть ботинки.
Вскидываюсь в одно мгновение, словно по звонку будильника. Только очнулся не на мягком матрасе, а на жестком цементном полу в полной темноте. Куда это я забрался? Цементный пол у нас только на складе. Cклад не отапливается. Здесь должно быть не больше минус двадцати, а я в трусах и футболке. Но ведь не холодно же. Почему?
Воспоминания приходят лениво, обрывками, и тут же уплывают, не желая задерживаться. Сильный жар, лающий кашель, встревоженная Марина кладет на лоб прохладную ладонь, протягивает стакан с водой. Пью. Меня рвет вонючей черной жижей. Окружающий мир рассыпается осколками разбитого калейдоскопа.
Дальше воспоминания обрываются. Что случилось? Пытаюсь глубоко вздохнуть и не могу. Вдруг понимаю, что не дышу вообще. Дотрагиваюсь до груди. Не бьется в ладонь сердце. Я умер? Нервы не выдерживают. Ору, колочусь макушкой о цемент.
Топот бегущих ног, свет фонарика. Надо мной, по-рыбьи разинув рот, склонился Хадсен: