САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ РУКОПИСИ
Стало общим местом, что рукописи не горят, а в нашем конкретном случае они не всегда пропадают и на почте. Особенно если этот "самиздат" был переписан в нескольких копиях и (по одному варианту легенды) сохранился благодаря старанию находившегося в минусинской ссылке врача B.C. Лебедева, который послал рукопись Давида Абрамовича Бондарева писателю Глебу Успенскому. Высказана догадка, что энергичный Н.М. Мартьянов просил своих сотрудников (в том числе и врача B.C.
Лебедева) переписать труд Бондарева в нескольких экземплярах и направить выдающимся писателям-современникам96. Копировальной машины у них, естественно, не было, дать профессиональным переписчикам в работу было рискованно. Видимо, на добровольных началах переписывали сами ссыльные. (Лебедев – член Центрального комитета "Народной воли". Под его редакцией вышло четыре номера печатного органа партии – "Народная воля: Социально-политическое обозрение". Арестован в Москве в 1882 г. и сослан в Восточную Сибирь на 5 лет.)
И с этого времени шло параллельное существование автора и рукописи. Ситуация, знакомая и по иным временам. По другим же "изводам", с рукописью Бондарева ознакомился вначале Н.К. Михайловский. Е.И. Владимировым, которому мы обязаны очень многим в изучении жизни и трудов Бондарева, произведен следующий расчет: оригинал Бондарев держал у себя; всего было якобы шесть копий: три из них – "царская",
"министерская", "губернаторская" – все они сгинули безвозвратно. Две были посланы самим Бондаревым Успенскому; через B.C. Лебедева экземпляр был передан Льву Толстому. Еще один был вручен иркутскому мещанину Лаврентьеву. Как видим, копий было не менее семи.
В начале мая 1884 г. Г.И. Успенский писал Н.К. Михайловскому: "Пожалуйста, если поедете в Москву, загляните ко мне и захватите рукопись о Трудолюбии и Тунеядстве. Она мне теперь до крайности нужна. Надо бы работать. Я думаю обделать нечто беллетристическое, а самую рукопись возвращу Вам"97. Интерес к труду сибиряка не упал у Глеба Успенского и после публикации статьи о нем. По просьбе писателя сначала сокращенный вариант рукописи Бондарева, а затем и полный оригинал были высланы ему из Минусинска А.И. Иванчиным-Писаревым (1849-1916), писателем и деятелем эпохи "хождения в народ", одним из основателей музея этнографии в Тобольске. Вероятно, он был знаком с Бондаревым. 28 декабря 1884 г. он выслал полный текст Бондарева Глебу Успенскому98. И вот Александру Ивановичу Иванчину-Писареву принадлежит честь первым в мире написать о Давиде Абрамовиче Бондареве. В Томске, в "Сибирской газете" от 1 июля 1884 г. в № 27 была опубликована статья некоего А.Ш. "Деревенская философия"99. Как нам удалось установить, автором, скрывшимся за двумя буквами, был Иванчин-Писарев. Статья имела подзаголовок "Корреспонденция из Минусинска". Следовательно, он получил список или от сотрудников Минусинского музея, или от самого Давида Абрамовича. А.Ш. отдал дань "оригинальности мысли, приемов и языка", но оценка взглядов Бондарева отсутствует. Революционер не может мириться с Высшей силой, радикализм мышления семидесятника не позволял переступить запретного… Тем не менее он понял, что в его руках находится нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, корреспондент довольно подробно пересказывает "основной закон" Бондарева, подчеркивая, естественно, социальный характер труда крестьянина100. Еще в январе 1884 г. Иванчин-Писарев направил шифрованное письмо Глебу Успенскому по поводу "Торжества земледельца", где отметил, что "многоземельная страна, Сибирь, порождает философов, какие едва ли возможны в России"101.
Для Г.И. Успенского (и не только для него одного) труд Бондарева подоспел вовремя. Пореформенная русская деревня переживала страшный кризис, выбрасывая из своих рядов люмпенов – огромную неуправляемую массу людей: "На наших глазах настроения духа этого бродячего человека выражались в весьма различных видах; еврейские погромы, поджоги усадеб и только что приготовленного на продажу владельцами хлеба совершались и совершаются не без участия этой бродячей рабочей толпы…" Успенский же обращает внимание на то, что после освобождения крестьянства произошел резкий всплеск сектанства, "обилие сект… смысл которых исчерпывается стремлением те же самые земледельческие формы жизни, те же семейные и общинные порядки" переделать, перестроить на основании правоты, справедливости, на основании того, "что хорошо велит жить хороший труд"102.
Статья, пересказывающая основные положения Бондарева (автор сразу оговаривает, что его очерк носит компилятивный характер), вызвала ажиотаж. Собственно, квинтэссенция очерка – это защита натурального хозяйства, в котором крестьянин "сам удовлетворяет всем своим потребностям", что подкрепляется экономическими выкладками Н. Михайловского, художественным словом Л. Толстого и самым заинтересованным лицом – крестьянином Т. Бондаревым.
Интересно и зло высказался по поводу статьи Успенского М.Е. Салтыков-Щедрин. В письме к Михайловскому от 21 ноября 1884 г. он раскрывает генеалогическую связь ("проект генеалогии") между крестьянскими философами, Л. Толстым, Г. Успенским и Златовратским. "Генеалогическое дерево" выглядит так:
Сюсляев / Дядя Златовратский
Л.Н. Толстой / / \ /
Тибо Бриньоль Г.И.Успенский103 (Необходимые пояснения: Тибо Бриньоль – правый французский публицист того времени. "Сюсляев" – ошибка, речь идет о сектанте Василии Кирилловиче Сютаеве (1819-1892), несомненно оказавшем влияние на Толстого, но в несоизмеримо меньшей степени, чем Бондарев, хотя Лев Николаевич и ставил между ними некий знак равенства.
Впоследствии все станет на свои места, и в письме к своему венгерскому поклоннику Эугену (Евгению) Шмиту от 27 марта 1895 г. Толстой напишет, что у Бондарева он "почерпнул еще гораздо больше поучения, чем от Сютаева"104.)
В апреле 1885 г. Глеб Иванович писал своему корреспонденту А.И. Иванчину-Писареву:
«Рукопись молоканина сокращена, вычеркнуто множество, и потом ведь пишешь положительно с глубоким сознанием, что "не так", и это уже несколько лет подряд.
Но она произвела большое впечатление, и массу писем я получил. В сочинении Л.
Толстого, которое не напечатано, та же идея, и едва ли не этот молоканин вывел его из той чепухи, в которую попал Толстой с своей теорией благотворительности, которую практиковал на деле. Теперь он все это попрал и говорит: "пахать!". Я думаю, что и это не пристало барину. Зачем же тащить из мужицкой теории в свою то, что для барина только извинение не вмешиваться в политику? Ведь пахать-то в самом деле не будет»105. В письме – две ошибки. Вторая – граф стал пахать!
Каждый может в этом убедиться, видя многочисленные фотографии и картину Репина, где опростившийся граф идет за плугом. А первая ошибка присутствует в самой статье Успенского, и она вызвала негодующее письмо Давида Абрамовича. Это негодование специально оговаривается Е.И. Владимировым, у которого мы заимствуем эту часть письма. Это действительно гнев, ибо Бондарев к писателю обращается в третьем лице, что вообще ему не свойственно: "Откуда, чего и почему Успенский в своей статье назвал меня, Бондарева, молоканом? Да ведь я же никогда тем не был и не буду! Я, когда первый раз наткнулся на это слово, я от ужаса обе руки заложил в затылок. Ах, Успенский, Успенский! Да что же это ты сделал, да легче для меня было, если бы ты назвал меня самим чертом! Тогда никто не поверил бы тебе, что я черт, а если молоканом, то вся вселенная в том утвердилась, что Бондарев молокан.