Условной датой начала европейского книгопечатания с наборных литер считается 1440 г. Первая датированная книга на старославянском языке с оригинального шрифта — "Апостол" была выпущена в 1564 г. Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем в типографии "Печатный двор", созданной в Москве по распоряжению царя Ивана IV. Трудно себе представить, каково пришлось бы гётевскому Фаусту с его желанием познать мир, доживи он до наших дней: ведь за последние три десятилетия научной литературы было выпущено больше, чем за весь срок, прошедший с 1792 г., когда воображение гениального поэта из Веймара родило неутолимо любознательного доктора.
Человечество не только "жить и чувствовать спешит", оно торопится разведать тайны бытия. Если принять среднюю продолжительность человеческой жизни за 70 лет, то письменностью пользовались 60 последних поколений, а печатным словом — лишь 7, включая наше. Подсчитано, что количество научных журналов, учебников, энциклопедий, словарей удваивается каждые 15 лет, а ежегодный их прирост в мире составляет около 60 млн. страниц. По одной только химии сейчас за год выходит несколько тысяч журналов, которые специалист, даже знающий 34 языка и читающий 24 часа в сутки, изучил бы только за... 20 лет.
Ускорение темпов жизни, галоп научно-технической революции, стремительный процесс разрушения старых догм и созидания новых доктрин — всё это не позволяет сегодняшнему учёному полноценно знакомиться с новостями даже в своей узкой области. Чтобы быть убедительной, информация должна быть краткой. Специальная научная терминология — вот что позволяет сегодня исследователю экономить время для впитывания комплексов мыслей, блоков понятий. Термины стали инструментом исследования, рабочим орудием.
Но в таком случае наука становится уделом избранных, только тех, кто посвящён в её ритуальный жаргон, кто владеет толковым словарём и хитростями его головоломных сокращений. До известной степени это так, и это неизбежно. Но в полном согласии с такой постановкой вопроса скрыта определённая угроза. Прежде всего результаты деятельности учёных есть не только их собственное достояние, это общественная ценность. Общество должно знать о тех главных направлениях развития человеческой мысли, которые могут повлиять, а быть может, и изменить существование самого общества.
Немецкий писатель Альфред Дёблин, автор широко известного романа "Берлин — Александерплац", ещё в 1919 г. писал: "Решающие наступления против рода человеческого ныне начинаются с чертёжных досок и из лабораторий". Никто не прислушался и к словам известного новозеландского физика Эрнеста Резерфорда, опоздавшего в 1916 г. на заседание британского военного кабинета: "Я был занят экспериментами, из которых следует, что атом можно искусственно разделить. А такая перспектива значительно важнее, чем война". Мало кто из читателей широкой прессы обратил внимание на две газетные строчки, посвящённые открытию в Кембридже в 1932 г. Джеймсом Чэдвиком нейтрона, а от этого научного шага был совсем прямой путь к созданию атомной бомбы. Но вспышки над Хиросимой и Нагасаки, сверкнувшие ярче тысячи солнц, живы в памяти человечества вот уже несколько десятилетий. 1946 г. был в какой-то мере поворотным пунктом мировой науки.
Так и в медицине. О первых пересадках сердца, позже мрачно оценённых специалистами как "много шума из ничего", газеты всего мира писали не меньше, чем о высадке человека на Луну. Бесконечно далёких от медицины людей беспокоил вопрос, можно ли пересадить сердце юной девушки пожилому мужчине, какое сердце подлежит пересадке — бьющееся или остановившееся, и т. д. А чуть позже созданный в лабораториях искусственный вирус почти не вызвал к себе интереса читающей аудитории. Почти не заслужило научных комментариев в широкой печати и следующее выдающееся достижение биологии, уже похожее на сказку, — сотворение искусственного гена. А ведь эти открытия способны оказать на продолжение земной жизни фантастически благотворные или, наоборот, как зачастую и случается, кошмарные последствия. Недаром нобелевский лауреат по физике Джеймс Франк говорил: "Единственным критерием, по которому я могу судить о действительной важности новой идеи, является чувство ужаса, которое охватывает меня".