Я в простоте душевной полагал, что стоит нам остаться наедине, как Тхиа тут же и посвятит меня в свой тайный замысел. Не тут-то было. Когда слуга пожелал молодому господину и его высокородному гостю спокойных сновидений и отбыл восвояси, Тхиа и словечка не проронил. Он распахнул дверь моей спальни – медленно, с нарочитым скрипом – но входить не стал и меня не пустил. Потом он, сделав мне знак сбросить обувь, захлопнул дверь и зашагал по коридору. Пришлось последовать за ним босиком. По каменному полу. Ну почему спальни расположены на нижнем этаже? Не иначе, чтобы при случае в окошко сигать сподручней было. Зато на верхних этажах полы не каменные, а деревянные… насколько я успел заметить.
Ладно, босиком так босиком. Выбора у нас нет. Уж коли Тхиа взялся дверью скрипеть, а потом с топотом ломиться в собственную спальню, заставив меня пробираться тихомолком… ясно же, что замок прослушивается сверху донизу. Так что в ближайшее время на разъяснения мне лучше не рассчитывать.
Хотелось бы знать – а где, в таком разе, Тхиа рассчитывает переговорить со мной с глазу на глаз? Или мне так и предстоит действовать вслепую, постоянно угадывая невысказанные мысли Тхиа и постоянно сомневаясь в верности своей догадки?
Добравшись до спальни, Тхиа шумно плюхнулся на постель и громогласно зевнул. Я молча показал ему кулак: зевота – штука заразительная. А стоит зевнуть, так и еще разок захочется… а там и не заметишь, как тебя сон сморил. А засыпать нельзя… хотя так охота!
В ответ на мой жест Тхиа ухмыльнулся и снова зевнул, до того смачно, что у меня скулы заныли. Затем он уставился на меня – дескать, не сплю, и нечего на меня злобиться – вздохнул глубоко и сонно, выждал самую малость и тихонько всхрапнул. Не знаю, долго ли я терпел его мнимый сон – сам едва не начал носом клевать, покуда Тхиа подражал дыханию засыпающего, а затем и спящего человека. Дыханием он своим владел лучше всех в школе, не исключая и меня: когда бы не его ехидные ухмылки, я готов был поклясться, что он крепко спит, пусть и с открытыми глазами. Вдохи его делались все легче, реже и тише – а потом он встал и без единого звука вытащил из-под одеяла наши дорожные сумки. А я и не приметил, когда это он успел их припрятать во время наших метаний по замку. Интересно, сколько еще неожиданностей он держит про запас? У меня голова шла кругом. Конечно, распоряжаться Майоном Тхиа – тоже занятие не для слабодушных. Но самому оказаться под его командованием… Боги, пусть это будет последний раз!
Тхиа меж тем сноровисто скинул свой синий с золотом наряд – а ведь верно, мы же так и не облачились в траур! – и принялся переодеваться во все темное. Я последовал его примеру: и без слов понятно, что беседа наша состоится не в спальне… вероятно, и вообще не в замке. А для ночной прогулке по окрестностям и наряд нужен соответствующий. навроде того, в котором мы с Лиахом по лесу слонялись.
Мне ночное облачение было привычнее, и когда Тхиа только завершал переодевание, я уже был готов. Надо признать, оделся он правильно. Все завязано надежно и затянуто в меру. Ни единой светлой ниточки, сплошь темное. Только тесьму для подвязки волос он тайком от меня – можно подумать, я не замечу! – выбрал зеленую, траурную. Я мысленно усмехнулся: я ведь сделал точно такой же выбор. И ни один из нас при этом не лицемерил. Тхиа отца хоть и не любил – во всяком разе, в обычном смысле слова – но… нет, он и не помыслил бы поступить иначе. А что до меня… теперь, когда я задумал вызвать покойного господина Хелойя на посмертный поединок, он мне всяко не чужой человек. Никогда я не видел его живым, словом не перемолвился – и все же связь нашу чувствовал крепко. Нечто, полностью внятное моей душе – и совершенно невыразимое посредством речи. То, что стоит носимого украдкой траура.
А, да что там долго говорить. Оба мы хороши. Что Тхиа, что я.
Завершив переодевание, Тхиа подошел к стене и уверенно коснулся ее пальцами. Часть стены бесшумно поползла в сторону.
Тхиа повернул ко мне свою нахальную физиономию.
– Обувку не забудь, – беззвучно вымолвили его смеющиеся губы.
Ну, погоди ж ты у меня!
Он слегка пригнулся и вошел в открывшийся лаз. Я подхватил обувь и последовал за ним.
Когда проход закрылся, тьма потайного подземелья мгновенно сменилась легким полумраком. Эх, умели же когда-то строить подобные ходы! И зачаровывать тоже. Заклятье подземельного света давным-давно утрачено за ненадобостью. Говорят, в те стародавние времена тайные ходы умели не только освещать, но и волшебством оберегать от прослушивания.
– Здесь можно говорить? – еле слышным шепотом осведомился я, поспешно обуваясь.
– Пока никто не заподозрил, что мы здесь – сколько угодно, – тем же манером ответил Тхиа. – Хоть бы и в голос орать. Но я не знаю, удалось ли нам обмануть подслухов, так что рисковать не стану. Погоди немного, я тебя выведу в одно подходящее местечко, там и поговорим. Там нас даже маг подслушать не сможет.
Мог бы и сам догадаться, Патриарх тупоголовый. Для разговора в подземелье Тхиа не стал бы облачаться в темное. А значит, нам предстоит не только прогулка по тайным ходам, но и вылазка наружу.
Оно и хорошо. Надеюсь, снаружи ко мне вернется способность думать… или хотя бы подмечать самые простые вещи. Скверно на меня действует эта каменная громадина. Всякое соображение отшибает напрочь.
* * *
Снаружи мне и впрямь полегчало. Нет, недаром я грешил на замок, а не на собственную голову. С нее словно тяжелый давящий обруч сняли. Судя по тому, как блаженно вдохнул и выдохнул Тхиа, он испытывал то же самое. Уж не знаю, как он собирается распорядиться своим наследством, но я бы на его месте разнес эту жуткую хоромину в щебенку.
– Пойдем, – тихонько позвал Тхиа. – Тут уже недалеко. Вон за теми кустами тропиночка начинается.
Тропиночка так тропиночка. Хоть бы и полное бездорожье. Лишь бы подальше от замка.
Тхиа явно разделял мое мнение: он вновь летел, как на крыльях. Я за ним едва поспевал: мне, в отличие от него, приходилось и под ноги смотреть, и по сторонам.
– Убавь шагу, – попросил я. – Тебе здесь каждая тропинка знакома, но мне-то нет. Могу и оступиться второпях… упасть… одним словом, нашуметь.
– Не нашумишь, – уверенно возразил Тхиа, но шагу все же убавил. Самую малость.
– Куда мы так торопимся? – поинтересовался я. – Из замка мы выбрались – так не все ли равно?
Тхиа мотнул головой.
– Вот уж нет. Доверься мне, я знаю, куда иду. Здесь неподалеку четыре яблони растут – я бы их и с закрытыми глазами нашел. Очень старые. Одичали немного за столько-то лет…
– Одичали? – переспросил я. Интересное дело: вроде мы не в саду, а в лесу, и яблони в нем растут лесные, дикие. В каком же смысле они одичали? На людей бросаются или лают с перепугу?
– Ну да, – ответил Тхиа. – Они ведь не лесные – садовые. То ли кто их нарочно в лесу посадил, то ли просто огрызок уронил… не знаю. Давно это было. Я их всегда любил. Прятался на них часто… сам понимаешь.
Я кивнул. Еще бы не понять.
– А чтобы совсем наверняка, я их зачаровал. Ну, не сам, конечно. Заезжему магу заплатил из своих карманных денег. Домашнему волшебнику и заикаться о такой просьбе нельзя было: тут же все отцу бы выболтал.
– Ого, – невольно восхитился я. – Сколько же у тебя денег-то было?
– Все, что я скопил тайком за четыре года, – отрезал Тхиа. – Зато дело верное. Никто меня на дереве не мог ни углядеть, ни услышать. Даже с помощью магии. Никто не дознался, куда я иногда деваюсь. Их и не видит-то никто, кроме меня.
М-да. То ли Тхиа на сладкие булочки больше денег выдавали, чем я во всю свою жизнь в руках держал, то ли маг попался чувствительный, раз его удалось настолько разжалобить. Подобные услуги стоят недешево.
– Яблони замечательные, – беззаботно продолжал Тхиа. – Тебе понравятся.
Он болтал о яблонях, о том, как лазил на них в детстве, обо всяких пустяках – будто заставлял слова выстраиваться шеренгами беспечных фраз, чтобы заградить дорогу совсем другим словам. Опасным, пахнущим кровью. Что-то он уже знал такое, чего не знал я. Что-то он понял… и ему явно не терпелось рассказать мне обо все, мучительно не терпелось. Почти так же, как мне – услышать. Так не терпелось, что молчать было невмочь. Поневоле приходилось вздор нести: стоит хоть на мгновение умолкнуть, и те, другие слова вырвутся на свободу раньше времени, протолкнутся сквозь сведенное напряжением горло, раздвинут губы и выпрыгнут в дрожащий от любопытства воздух.