Но это совершенно не его дело.
Мы ехали долго, почти поминутно оборачиваясь – хотел бы я посмотреть на того, кто нашел бы в себе силы не обернуться! Даже ввечеру, на привале, только и разговоров было, что о падении замка. Все, буквально все судачили кто во что горазд обо мне и Ключ-камне… все, кроме Тхиа и Лаана. Тхиа блаженно молчал, пытаясь свыкнуться с тем, что теперь он свободен – отныне и навсегда. А у Лаана и без того было о чем поговорить.
Он наконец-то задал мне свой Священный вопрос.
Тогда, в неразберихе и неуверенности ночной встречи, он наверняка собирался спросить, не связан ли я с заговором, и тем покончить со своими сомнениями: хоть я и принял его вассальную приясгу, а значит, показал полную к заговору непричастность, сомнения у Лаана еще оставались. Вот только жизнь сама ответила на его незаданный вопрос, ответила быстро, решительно и полно.
Спрашивать теперь следовало о другом.
Все эти дни Лаан пытался понять, о чем же стоит меня спросить – и только сегодня, когда я обрушил замок, понял.
– Ты кто? – спросил Лаан, когда обряд Вопрошания был совершен.
Спросил с предельной искренностью – ответ был для него предельно важен… что ж, на его месте и я бы задал тот же самый вопрос.
Только я не на его месте, а на своем, и не спрашивать мне надо, а отвечать – а я понятия не имею, как ответить.
Кто я такой?
Еще бы я и сам знал…
Я… Младший патриарх… Шенно Дайр Кинтар… прах меня побери – кто я такой ? Что я такое? Ведь если по правде отвечать, а не для-ради отбрехаться, если жизнь мою как следует обдумать – да ведь такую загогулину судьбы, такую придурь блажную и захочешь, а не вымыслишь! Учитель своего учителя Дайра, друг своего врага Лиаха, вассал своего вассала Лаана… кто я после всего этого такой?
– Не знаю, – честно ответил я – а иначе, как честно, на Священный вопрос ответить нельзя. – Не знаю. Но если узнаю, обязательно тебе скажу.
Часть 4
УЧЕНИК МОЕГО УЧЕНИКА
– Никогда бы не подумал, что ты – и вдруг боишься чего-то, – удивился Кеану.
Не взаправду удивился, конечно. Картинно, напоказ, чтобы подначить меня. Ничего не поделаешь – кто бы что ни говорил, но Кеану – мальчик тихий, серьезный, спокойный и вдумчивый. Именно таким и приходит иной раз в голову хорошенько покуролесить, подшутить над кем-нибудь, учинить каверзу – словом, вспомнить, что они тоже живые люди. Одна беда: куролесят они не постоянно, а от случая к случаю, и должного опыта у них в этом деле нет. А если за дело берется человек без должного опыта… Лиах и адмирал и посейчас вспоминают былые времена с невольной дрожью – а они люди не из трусливых. Просто раньше Кеану проделывал свои шуточки при помощи магии, а теперь с него довольно и обычных подначек. Вдобавок братьев он оставил в покое: они-то знают его, как облупленного, а я – человек новый, меня разыгрывать и подначивать куда как интереснее. Ни одна моя с ним встреча без этого не обходится. Хотел бы я знать, почему? Неужели прав был Дайр Тоари? Он еще в бытность свою мастером Дайром говаривал, что я представляю собой этакий ходячий вызов, и ни один мужчина старше трех дней от роду в моем присутствии не удержится от искушения расправить плечи, поиграть мускулами, блеснуть умом и все такое прочее. И прибавлял, что, дескать, скромнее надо быть, скромнее, а то и нарваться недолго. Он и сейчас так говорит.
– Конечно, боюсь, – пожал я плечами. – Не боятся только полоумные, и то не все, а самые-самые. А я пока еще в своем уме.
Кеану открыл было рот, но я его опередил.
– И не вздумай заявлять, что по мне этого не скажешь, – я скроил злобную угрожающую ухмылку. Кеану ответил мне точным ее подобием, и мы оба расхохотались.
На самом деле мне было не до шуток.
– Нет, правда, – возразил Кеану. – Я бы никогда не подумал, что ты можешь испугаться дурных снов.
– Не снов, – поправил я его, – а сна. Одного сна. И я его действительно боюсь. Так боюсь, что мне от одних мыслей о нем не по себе становится. Я потому к тебе и пришел…
– Прости, – Кеану провел рукой по лицу, словно стирая с него неуместное веселье. – Так что за сон? О чем?
– Да ни о чем, – медленно произнес я. – Просто небо… безоблачное такое. Знаешь, бывает так – лежишь в траве и кверху смотришь, и на небе ни облачка. Вот такое небо. Солнце полуденное, жаркое… и луна полная рядом. Чепуха, в общем. Просто солнце и луна вместе, и все… и оттого, что они вместе, так мне страшно почему-то, такая жуть продирает, что… – я замолчал и стер со лба выступивший пот.
– И давно тебе эта пакость снилась? – резко спросил Кеану.
– Да с последнего полнолуния каждую ночь, – ответил я уже почти спокойно.
Глаза Кеану сузились и потемнели.
– А поутру, когда просыпаешься, – странным, рассеянным и вместе сосредоточенным голосом промолвил он, – у тебя не возникает желания все бросить и уйти куда глаза глядят, на все четыре стороны?
Я призадумался.
– Ну, не совсем так, – ответил я наконец. – Конечно, подзасиделся я на одном месте, но…
– Подзасиделся? – переспросил Кеану. – Ты? Ладно, пусть так. Все же это лучше, чем… а, скажем, тоска? – внезапно перебил он самого себя. – Тревога? Растерянность? Неопределенное желание непонятно чего? Не во сне, конечно, а наяву?
– Нет, – ответил я уверенно. – А в чем дело?
– Погоди, – отмолвил Кеану. – Сейчас попробую посмотреть… не ручаюсь, конечно… а посмотреть надо… так оно надежнее…
Я попытался заглянуть ему в глаза, но не сумел. Голову Кеану держал по своему обыкновению чуть наискось, темная челка совершенно затеняла глаза. Меня и прежде частенько бесила эта его манера, но так сильно, как сегодня – ни разу.
Кеану словно бы и не заметил моей неуклюжей попытки. Жестом одной руки он велел мне сесть и заткнуться, а другую засунул в ящичек с очередным ворохом магических штуковин и достал оттуда волчок и гость стеклянных шариков. Детишки часто привязывают к волчку всякие всячинки, чтобы вертелись, когда волчок раскрутится. Но эти шарики не были прицеплены к волчку.
Зато когда Кеану раскрутил волчок, шарики вертелись вокруг него, словно на невидимых нитях.
Уж не знаю, что такого Кеану углядел в их вращении, но вглядывался он очень пристально. Так, будто скрытого в засаде убийцу высматривал. Когда волчок наконец-то замедлил вращение, губы у Кеану были совершенно белые.
– Так не пойдет, – я плеснул Кеану в чашку горячего вина из кувшина. – Ну-ка, пей.
Кеану поблагодарил меня молчаливым кивком, взял чашку из моих рук и осушил ее единым духом. А, проваль – да что с ним творится?
– Что ты там в своих шариках углядел? – спросил я, стараясь говорить спокойно, почти небрежно. Ясно же, что увиденное испугало Кеану не меньше, чем меня – мои сны… так что незачем пугать его моей тревогой еще сильнее.
– То, что и ожидал углядеть, – угрюмо ответил Кеану. – Не так плохо, как я опасался… ты вовремя пришел, еще бы чуть-чуть, и было поздно… но все равно плохо. Солнце и луна в зените – и страх… а ведь тебе уже приходилось страшиться солнца в зените наяву – или ты забыл?
Забудешь такое, как же! Нет, я не забыл… я просто-напросто не хотел вспоминать – так оно будет вернее.
И тут до меня дошло, что хотел сказать Кеану.
– Оршан? – прошептал я враз пересохшими губами.
Алтарный камень под моими лопатками. Беззвучный вопль моих мышц и связок, растянутых, распяленных, изнемогающих. И моя молитва, и отчаяние… нет, нет , НЕТ!
– Да, – отрезал Кеану. – Это Его ритуал длится от полудня до полуночи. Я очень бы хотел ошибиться… потому и за волчок взялся. Надеялся увидеть что-нибудь другое.
Он тряхнул челкой, потянулся к кувшину и отхлебнул вина прямо из горлышка. Когда Кеану заговорил вновь, голос его звучал почти ровно.
– Понимаешь… после санхийской смуты полагали, что с Оршаном покончено. Что все алтари запечатаны надежно.
– Оказалось, не все, – криво усмехнулся я.
– Не все, – кивнул Кеану. – Но тот, что Лиах запечатал, был последним. Иначе не стал бы Оршан за тобой тянуться.
– Точно последний? – я едва не взвыл от радости. Нет, я не лгу. Последнее это дело – перед собой лукавить. Просто я и вправду ничего не забыл. И если Кеану прав, если больше никто и никогда не ляжет на такой алтарь… что же, эта новость стоит всех моих страхов вместе взятых. С ними я и сам как-нибудь разберусь.