СВОБОДА И СИСТЕМА .
Является ли свобода «осознанной необходимостью», как полагал Маркс? Если руководствоваться законом сохранения энергии, или ценностями рынка, то целью любой деятельности является стремление отдать меньше свободы, а получить как можно больше. В таком случае необходимо действовать необходимо – ловить тенденции, угадывать спрос, удовлетворять предложение. Тем самым свобода из цели становится средством. Капиталист – один из наименее свободных людей. Любая одержимость является ограничением свободы и путем предсказуемых выборов. То же можно говорить и об одержимости идеями, духовно ограничивающими варианты выбора.
Но так ли важно количество этих вариантов? Избыток вариантов выбора порождает хаос. Гораздо легче делать выбор из небольшого числа вариантов, слишком частая ситуация выбора утомляет. Поэтому свою свободу мы устремляем к необходимости. Много свободы, много выбора требуют избыточной энергии, а также являются причинами неуверенности. Там, где много свободы, мир скорее жидкий, или газообразный (не случайно слово «газ» происходит от греческого «хаос»), но любому из нас необходима почва под ногами и какие-то ясные и плотные ориентиры, помогающие двигаться по жизни. Именно поэтому выбор чаще всего опирается на необходимость, тем самым укрепляя действительное положение дел, а не разрушая его. Так хаос ставится на службу определенному порядку, если этот порядок устраивает большинство реализующих свой выбор.
Есть физики, полагающие, что самим фактом наблюдения за некоторыми системами можно преображать эти системы. Акт наблюдения влияет на наблюдаемое. Отражение становится актом искажения. Точно также обстоит дело с пустотой, в которой есть «кто-то» (а иной пустоты мы и не знаем, и не можем знать). Вспомним, если в пустоте появляется «кто-то», он ликвидирует пустоту. Конкретный «кто-то» влияет на пустоту вокруг себя, делая её «особенной», приобретающей очертания «его». Это только «его» пустота, «его» возможности выбора, «его» свобода и необходимость. Как у каждого «его» есть причины, так и «он» сам может выступать причиной своей, собственной свободы. При этом нужно помнить, что существует и некая «свобода вообще» - всеобщая сцена бытия, которая сама не нуждается в причинах, а является причиной для всего. Это единственная «вещь», которую можно условно назвать творцом реальности. Свобода и творчество - эти понятия так связаны, что часто можно встретить устойчивое словосочетание «свобода творчества». Важнейшим условием творчества считается вдохновение – состояние внутренней наполненности будущим продуктом творчества, готовностью творить. Чтобы возникла потребность творения, необходим «информационный повод» - особая идея как духовное событие, которое бы вывело из равновесия внутренний космос творца. Вдохновение – это экстатический вдох, одержимость творца идеей творения. Само слово «творение» указывает на «открывание» и даже на «дыру» (по сути – пустоту), поскольку слово «дверь» (нем. Tьr, англ. door, ср. также укр. «о тв і р »- отверстие) имеет тот же корень. Эту мысль подтверждает и Н.Бердяев, писавший: «Творчество есть творчество из ничего, то есть из свободы. Критики приписывали мне нелепую мысль, что творчество человека не нуждается в материи, в материалах мира... Но творческий акт человека не может целиком определяться материалом, который дает мир, в нем есть новизна, не детерминированная извне миром. Это и есть тот элемент свободы, который привходит во всякий подлинный творческий акт. В этом тайна творчества. В этом смысле творчество есть творчество из ничего. Это лишь значит, что оно не определяется целиком из мира, оно есть также эманация свободы, не определяемой ничем извне».
Любая свобода относительна. Но следует понять, относительно чего существует эта относительность. Вся наблюдаемая нами действительность состоит из множества систем – организмов и организаций, в той или иной мере открытых или замкнутых. Системы могут пересекаться, включаться одни в другие в качестве подсистем, синергетически подпитывать друг друга и конфликтовать. Фундаментальным принципом любой системы является ее отношение к свободе, к дозволенному и запрещенному. Замечу, что свобода не относится ни к дозволенному (как нужноделать), ни к запрещенному (как не нужноделать), поскольку она является источником для обоих. Ее главный принцип – внесистемность. Основная задача любой системы – отобрать из числа предлагаемых в рамках имеющейся свободы вариантов поведения дозволенные и запрещенные. Между собой системы конфликтуют или «дружат» именно исходя из набора этих устоявшихся правил поведения.
Поскольку каждый космос плавает в каком-нибудь хаосе, в основе любой системы лежит свобода, из творческой переработки которой и создается «тело» этой системы. Чем шире база, подпитывающая систему, тем сильнее, богаче и жизнеспособнее такая система. Однако, слишком широкая база, создает и угрозу системе. Чем больше свободы может позволять система, тем меньше она космос и больше хаос. Нарушение баланса порядка и свободы в пользу свободы разрушает систему. Чаще всего на ее основе возникает множество мелких систем.
По отношению к такой системе как сознание, питающей и организующей ее средой выступают природа (в том числе внутренняя природа, включая бессознательное) и окружающая культура. Если система признает себя подсистемой довлеющей над ней надсистемы, то ее индивидуальность сводится к минимуму. Такая система является просто кирпичом в стене надсистемы (конформизм). В случае же, если формирующаяся система сознания не удовлетворяется предлагаемым надсистемой набором методов поведения (дозволенное и запрещенное), она обращается за опытом к подсистемам (природа, бессознательное), либо антисистемам (враждебные данной надсистеме системы), расширяя тем самым базу своей свободы. Как видим, свобода нигде не представлена «сама по себе», она всегда включена в некие существующие системы, даже если существование этих систем только умозрительно (например, «божественное», «бессознательное», «дьявольское», «сверхъестественное» - не более, чем условные системы, созданные сознанием). Поэтому свобода, хаос всегда предстают нам в неких «обличьях», проявляются через носителей.
Вероятно, «свободу вообще», как и «пустоту вообще» мы воспринять не можем. А значит, любая свобода всегда «чья-то», то есть имеет границы своего проявления и «юрисдикции». И каждая система питается определенной, открытой ей свободой, причем в той мере, которую позволяет себе сама. Так, должна существовать «свобода физическая», «свобода химическая» и далее – до социальной и психической. Какая из двух последних свобод сложнее, или выше – вопрос не простой. Думаю, что наше психе теснейшим образом переплетается с социо. Социальное (= культурное) является как результатом психического, так и его источником. И только конкретный анализ каждого индивидуального сознания способен определить, ставится ли здесь животное/природное начало на первое место, или же социальное/культурное.
Некоторые культуры в силу исторических причин вовсе не выработали идею социальной свободы (о чем мы уже говорили в предисловии). К сожалению, восточнославянское понимание свободы во многом проистекает из одного основополагающего архетипа русской культуры – «Слова о законе и благодати митрополита Иллариона». Был такой церковный деятель ХI века, противопоставивший Закон Ветхого завета и Благодать Нового. Соответственно, Закон – это что-то косное, запретительное, набор «нет». А Благодать напоминает сказки о молочных реках с кисельными берегами, как вечное «да» и никаких «нет», как райский сад у мусульман, где вечная молодость и вереница девственниц-гурий услаждают жизнь праведников (что по сути своей означает торжество свободы животной/природной). Прямая противоположность Закону. В русском языке вообще нет понятия свободы как социального явления – того, что по-английски (и вообще в европейских языках) именуется «либерти». Мы знаем только «фридом» - личную, психическую свободу, неограниченную никаким Законом. Только Благодать, только хардкор! Поэтому государство для русского – подавляющая его «фридом» сила Закона. Никаким «либерти» у нас государство никогда не пахло. Оно должно быть могучим и жестоким. Но за внешним смирением, в глубинах души (вспомним психоанализ и термин «вытеснение») живет иррациональная, лелеемая втайне русская разгульная «фридом», которая при случае вырывается наружу в деструктивных действиях, в агрессии, в бессмысленных и беспощадных бунтах. Впрочем, это касается, прежде всего, именно русской ментальности. В украинской душе есть какие-то представления о «либерти» как возможности свободы между людьми, а не лишь внутри их («козацькі чесноти»). На этой почве возникает недопонимание. Из-за отсутствия слов, обозначающих две разных свободы. Кто-то видит буйство «фридом», а люди хотят «либерти» как основы для настоящей, невытесняемой в подвалы души «фридом». Ведь бытие определяет сознание (для большинства): вначале должна возникнуть свобода в обществе, а потом она перекочует в души людей.