Беляев получил образцовое военное образование того времени. Окончил Второй Санкт-Петербургский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. В тринадцатом году он составил «Устав горной артиллерии, горных батарей и горно-артиллерийских групп», а это, можете поверить, серьёзный вклад в развитие военного дела России.
Я взял еще пару фотографий. Всё офицеры, военная выправка. Старые снимки всегда чуть смутные, будто само время набросило поверх изображения свою пелену.
— В начале войны Иван Тимофеевич — полковник и командир батареи в Первом Кавказском артиллерийском дивизионе, — продолжил Сергей, — в пятнадцатом году — уже георгиевский кавалер «за спасение батареи и личное руководство атакой». В начале шестнадцатого года он был тяжело ранен, находился на лечении в лазарете Её Величества в Царском селе. Скорою вернулся на фронт, участвовал в Брусиловском прорыве. Но тогда, — резко оборвал сам себя переводчик, — он и его товарищи и представить не могли, что им предстоит стать героями не только России, но и Парагвая.
— А знаете, — вдруг заметил я, — мне почему-то Первая мировая всегда казалась более трагичной, чем Вторая и даже Великая отечественная. Знаю, что по числу жертв и разрушений, по мощи оружия и всего прочего — наоборот, но…
— Возможно, дело в итогах? — предположил Сергей.
— Наверное, — я лишь пожал плечами, — двадцатый век по-настоящему начался именно тогда.
— В марте семнадцатого года, — Сергей достал из стопки уже более новый листок, оказавшийся ксерокопией с машинописной страницы. Прочитал: — На псковском вокзале в ответ на требование унтера со взводом солдат, снять погоны, Беляев ответил: «Дорогой мой! Я не только погоны и лампасы, я и штаны поснимаю, если вы повернёте со мною на врага. А на „внутреннего врага“, против своих, не ходил и не пойду, так вы уж меня увольте!».
Пауло всё это время размеренно кивал, будто отлично понимал, о чем мы говорим. Впрочем, он, наверняка, знает эту историю получше меня.
— В Добровольческой армии с начала восемнадцатого года, — продолжал рассказывать переводчик, — при генерале Кутепове Беляев получил должность инспектора артиллерии и полную свободу действий в управлении всем артиллерийским хозяйством. В том же месяце артиллерия Беляева прикрывала отход из Харькова корпусов генерала Май-Маевского.
Я чувствовал, как рассказ затягивает и затягивает нас в прошлое. За ту самую фотографическую пелену.
— Эвакуированы они были двадцать пятого марта двадцатого года из Новороссийска, — Сергей перевел дыхание и отхлебнул лимонад, — на этом, пожалуй, первая часть истории заканчивается и начинается вот эта, — он снова указал на отложенную в сторону белградскую газету.
Пауло при этом кивнул энергичнее и даже отсалютовал нам стаканом.
— Из Новороссийска остатки Добровольческой армии выехали в Галлиполь, затем в Болгарию, в двадцать третьем году — в Буэнос-Айрес, а в двадцать четвертом — в Парагвай. И уже в двадцать четвертом году Беляев опубликовал в белградской газете призыв к таким же, как он, эмигрантам приехать в Парагвай.
Я еще раз взглянул на пожелтевшую газетную полосу. Удивительно, как, вообще, это всё здесь сохранилось.
— Почему из Европы именно в Парагвай? — сам спросил переводчик. — В Европе бывшие российские офицеры, инженеры, врачи устраивались, в лучшем случае, швейцарами или водителями такси. В Парагвае тех же офицеров обещали принять на службу с сохранением воинских званий. Приглашались также инженеры, врачи, ученые, строители. Техническим специалистам было гарантировано жалование в размере зарплаты депутата парагвайского парламента.
Пауло произнес что-то на своём языке, но Сергей не стал переводить.
— Но главная причина была даже не в заработке, — живо продолжил он, — пожив в Европе, Беляев видел разложение русской эмиграции. Они не имели там ни возможности применять свои профессиональные знания, ни какой бы то ни было цели и смысла жизни. На поддержку местных властей тоже рассчитывать не приходилось, это Беляев понял еще в двадцатом году, на греческом острове Лемнос, принадлежащем тогда Англии. Размещенный там, так называемый, лагерь для беженцев являлся, по сути, настоящим лагерем смерти. Впрочем, помощь «союзников» — это отдельная история…