Громов А.В. Паракало, или Восемь дней на Афоне
Παρακαλω{1}
Зачем я ездил на Афон[1]? Впрочем, пора ставить вопрос более правильно: зачем Господь привёл меня туда? Ведь это было? И это уже стало частью меня — зачем? Наверное, мною двигало богоискательство. Черта русского народа, которая никогда не охладевала в нём, хотя уводила порой так далеко от Бога, что возвращение казалось невозможным. Мы ищем Бога на земле. Сказано: «Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
Но мы не видим Тебя, не осязаем, бродим, как слепые, вытянувши руки — где Ты, Господи?!
Я люблю Россию. Вернее сказать, она в моём сердце, существе, во всём, что есть «я». И от того, говорю ли о любви или не говорю, она не отнимется от меня. Всё остальное — слова.
Но рая мы здесь не построим. Потому что мы просим материального рая, а разве может быть рай — материальным? Потому и получается всякий раз обезьянья пародия…
Но есть Святая Гора, где положен предел суетному и преходящему, где заканчивается земля и начинается Небо. Там люди живут по законам Любви.
И если это не рай, а только тень его, то можно ли хоть на миг укрыться в ней от сжигающего жара цивилизации?
Я просил Господа показать мне это место. И Господь призрел меня и утешил.
А я… Я… я… я… — кругом одно «я».
Простите меня.
Автор
Предисловие
Принимая маслице от мощей святого Афанасия и пластмассовые иконки Иверской Божией Матери, батюшка сказал:
— Вам надо обязательно написать о вашем паломничестве. — Не заметив с моей стороны никакого энтузиазма, добавил: — Стали бы вторым Зайцевым…
«Да читал я Зайцева…» — отозвалось в голове, и вместо того чтобы подойти под благословение, я слегка отступил и кивнул на иконки:
— В общем, раздадите тогда…
— Конечно-конечно… В воскресенье после Литургии…
Я ускользнул из-под благословения…
Через несколько дней я был у Владыки (как и зачем я к нему попал — в своё время). В конце разговора он сказал мне:
— Когда напишешь, покажи мне.
Хотя я-то как раз и говорил о том, что не могу писать. Уходя, благословился, конечно, и подумал: к чему относится это архиерейское благословение — к писательству или к моему бытию вообще?
Следующий раз о книге заговорила жена. Мы возвращались домой после того, как я два часа рассказывал оставшимся в храме прихожанам о паломничестве. И она спросила: а почему бы тебе не записать всё это? К вечеру слегка подморозило, ветер стих и в воздухе поблёскивали лёгкие снежинки. А я-то думал, она обиделась. Когда меня спросили о первых ощущениях на Афоне, я брякнул: «Почувствовал, что я — дома».
Я попытался ей объяснить, что никогда не смогу написать правдивой книги об Афоне, потому что, чтобы ни писал, это будет книга обо мне. Все истории о монастырях, чудотворных иконах, о том, во сколько начинаются и как длятся службы, какое расстояние между Лаврой и Ивероном, что такое вселенское время, сколько стоит билет на паром — всё можно найти в справочниках, путеводителях, в интернете, в конце концов…
— А сколько стоит билет?
Откуда я помню? Это профессиональные писатели фиксируют детали, пришпиливая их в блокноты, как коллекционер бабочек. Меня же всегда привлекало целое и живое.
Со временем обстоятельства выветриваются, меня даже частенько ловят: мол, прошлый раз я рассказывал по-другому. Так я уже и сам толком не помню, как было на самом деле, для меня важно, чтобы собеседник почувствовал то же, что тогда переживал и я, чтобы он разглядел, что там — за внешней оболочкой событий и фактов.
Так каждый раз создаётся новый мир, который бывает гораздо реальнее настоящего. Собственно говоря, это и есть литература.
Так вот, повторил я, никогда правдивой книги об Афоне у меня не получится. А билеты, кстати, Лёшка покупал.
Жена стояла под горкой и ловила съезжающего на картонке сына. Кому я всё это рассказываю?
Вечером я написал письмо Лёшке, то бишь Алексею Ивановичу, и он в ответ переслал моё же письмо, отправленное два года назад, с выделенными строчками: «Игумен предлагал поехать на Афон. Я обрисовал ему картину, которая может сложиться во время нашего совместного пребывания там (ещё, говорю, и Алексея Ивановича прихватим). Игумен грустно вздохнул и то ли утвердился, то ли ещё раз спросил: "Значит, не поедем?.."».
Есть же добрые люди, подумал я об Алексее Ивановиче. И вспомнил, как уже после возвращения с Афона к нам пристало слово «Паракало». Бывает такое. Пристанет — и всё тут. Алексей Иванович как истинный поэт перепробовал это слово со всех сторон и, выдав рифму «купив винишка полтора кило — паракало, паракало», ещё долго лепил его к месту и не к месту, но лучше, кажется, уже не получалось.