Мы пошли по пустынной проезжей части, таща «записки», словно рыбаки сети. Саньки виновато маячили чуть впереди и сверялись по схеме, выданной нам греком в Салониках. По дороге две старухи, используя обрубки русских слов, пытались заманить нас на ночлег. Мы даже пообщались с одной, но только для того, чтобы переменить руки — нас ждала гостиница.
Саньки тем временем достигли искомого дома. На пороге грустно сидела тётка, очень похожая на средних лет дачницу, опоздавшую на последнюю электричку. Как она нам обрадовалась! А я, поставив сумку, вытер пот и сказал Алексею Ивановичу:
— Первым делом на Афоне сдаём «записки».
— Ты поосторожнее, — ответил тот, — видал, как мы с ними таможню прошли? То-то. Игумен не зря нам их дал — это наш пропуск на Афон.
— Но, когда мы туда попадём, мы первым делом их сдадим.
— Само собой. Попасть бы ещё…
Место ночлега не было гостиницей в нашем понимании слова. Это был двухэтажный жилой дом, на первом этаже которого обитала хозяйка, а второй поделён на восемь комнатушек с общей душевой. В доставшейся нам влазили две кровати, шкаф и небольшой столик. Ещё был балкон, как шатёр, укрытый крупными листьями Бог весть каких деревьев.
Умостив между кроватями сумку с «записками», мы сбросили рюкзаки — стало легко и весело. Теперь — к морю!
По дороге заглянули к Санькам. У них комната оказалась попросторнее, имелся персональный душ, а с балкона открывался вид на спящий город и — море!
— Быстрей, быстрей, — торопил Алексей Иванович, — а то увяжутся же.
Море оказалось в нескольких шагах, оно тёплое и ласковое, и не хотелось касаться его пыльными ботинками.
— На обратном пути надо будет обязательно искупаться, — решил Алексей Иванович.
Вдоль берега тянулись вытащенные на сушу деревянные баркасы. Они лежали на боку и в лунном свете походили на огромных морских зверей, выбравшихся на ночлег.
И — ни души. Тихо. Хорошо.
Мы стали подниматься на набережную улочку и наткнулись на Саньков.
— О! — обрадовался питерский, — а мы вас потеряли.
— К морю торопились, — повинился я и, кивнув в сторону, разрешил: — Можете умыться.
Они в точности повторили наш обряд омовения. Питерский, распрямившись, спросил:
— Видели паспортный контроль, где диамонитирионы дают?
— Угу.
— Пошли ещё билетную кассу найдём. Чтоб завтра не искать.
— Мы вообще-то кафе хотели найти, — сказал Алексей Иванович. — И посидеть там. — Словно «посидеть» он произнёс так, словно каждый слог был в нём ударный. После паузы добавил: — Спокойно посидеть.
Санёк пропустил и ударения, и наречие.
— Так по дороге найдём.
Набережная, где первые этажи домиков занимали магазинчики для паломников и ресторанчики, была пуста. Мы лениво обсуждали, во сколько лучше встать завтра и какую карту Афона лучше купить, как услышали:
— Молодые люди, не проходите мимо!
В дверях ресторанчика стояла невысокая женщина, похожая на белую курочку. Ну, учитывая, что одёжа на ней больше походила на халат шашлычника с волжской набережной в конце лета, то всё же — на пеструшку. Нет, мы определённо были дома!
Алексей Иванович встал.
— Заходите! Покушайте! — она сказала это так искренне и задушевно, что все шашлычники отдыхают — всё-таки Европа.
Санёк-питерский спросил:
— А далеко здесь до кассы?
— Да нет, вон, где набережная кончается.
— Надо сходить, — вздохнул Санёк, поглядывая на Алексея Ивановича.
— Вы идите, а мы посидим, — как можно вежливее, сквозь зубы, выдавил Алексей Иванович.
У меня никогда не хватило бы духу так в наглую отшивать соотечественников, и я посмотрел на Алексея Ивановича с благодарностью. И виновато — на Саньков. Ну, они и пошли.
Мы не стали заходить внутрь, прошли в огороженное оранжевой плёнкой то ли от других ресторанчиков, то ли от ветра пространство, выбрали ближний к морю столик и обрели покой. Было тихо и хорошо. Но пришлось говорить — подошла наша милая пеструшка. Звали её Яна. Родом она была с Украины.
— Ты как? — зная мои хвори, спросил Алексей Иванович.
Мне пришлось долго бы объяснить, и всё равно никто бы ничего не понял, потому я просто кивнул.
— Пол-литра сухого красного вина, только какого-нибудь именно вашего, местного вина.
— О! У нас есть отличное домашнее вино.
— И сыра! — подал-таки я голос.
— Я принесу вам фету! — торжественно объявила пеструшка.