Антон работал младшим менеджером кредитного отдела филиала ОАО «ОПВ Банк», расположенного в самом центре Одессы. В свои двадцать шесть он имел съёмную совковую двушку в одной из спальных хрущёвок, древнюю «Вольво», подаренную крёстным, и вполне заурядный распорядок дня, включающий утренний кофе, проматывание новостной ленты и уборку кошачьего лотка. Казалось бы, живи и не жалуйся, но!.. несмотря на всё это, Антон чувствовал себя самым последним неудачником всех времён и народов. Иногда, в порыве гнева, он начинал злословить в адрес всемогущих сил, управляющих судьбами людей. Любая оплошность принималась Бойченко на их счёт, будь то заедающая в куртке молния либо внезапно проколотая шина. Виноваты все, кроме него. Ну а если среди тех, кто вокруг, виноватых не нашлось, то значит виноваты те, кто где-то там, в высших планах бытия, прядут нить его жизни и потешаются с того, какой он простофиля.
Возможно, именно на такой печальной ноте он и прожил бы всю жизнь, если бы в какой-то момент всё не изменилось.
Стоял сырой осенний вечер. Порывистый ветер покачивал туи, выстроившиеся в ряд около двадцатиэтажной высотки. Сверкающее стеклом здание выглядело современно по сравнению с обступившими его сталинками. Город походил на муравейник, который покинули все его обитатели, и это неудивительно: проливной дождь, лупивший уже как неделю подряд, лишь изредка останавливался на перерывы. Наполнившая тишину ругань восхитила бы и сапожника в пятом поколении. Рывками стягивая галстук, Антон выбежал из банка и злобно пнул металлическую урну: послышалось звонкое дребезжание. За ним по пятам следовал невысокий толстячок, который прикрывал дипломатом лысину. Протопав по лужам и даже не пожелав задремавшему охраннику стоянки доброго вечера, мужчины сели в тёмную «Вольво». Фары универсала разрезали полумрак.
В сознании Антона царил беспорядок. Числа, таблицы, счета, телефоны - всё это сливалось в запутанную какофонию, словно хаотичные мазки художника-экспрессиониста. Разум ни в какую не желал концентрироваться, а нервы гудели, словно пережатые струны. Ну ладно клиенты, которым необходимо всё объяснить по сто раз, разложить по полочкам и ткнуть пальцем. Но это... это переходило все мыслимые и немыслимые границы. Не сдержав рой накопившихся в черепе эмоций, Антон всадил по рулю кулаком.
- Всем сердцем ненавижу эту скотину! Ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть!
- Понимаю тебя, - безучастно поддакнул попутчик.
- Нет, Серёга, не понимаешь. Вот когда ты на себе испытаешь все эти его придирки, все эти его подковырки...
Антон достал из кармана водительские права и швырнул их на приборную панель. На засаленном фото - уставшее лицо с орлиным носом, едва заметной щетиной и копной русых волос, выглядящих так, словно их чаще ворошили рукой, нежели расчёской. Да уж, видок с тех пор дополнился разве что синяками под глазами. А на что ещё можно рассчитывать, если вторую неделю подряд работаешь с восьми утра до девяти вечера без права на перекур? Удивительно, что вообще до сих пор ласты не склеил. Скорчив мерзопакостную гримасу, Антон тонким фальцетом пропел:
- Срочные поручения, месячные отчёты. И что? Мой рабочий день заканчивается в пять часов вечера. Пять, а не девять!
- Я давно заметил, что Жальнин к тебе неровно дышит.
- Неровно дышит?.. Не-е-ет, это называется по-другому: он меня терпеть не может.
- А жалобу? Попробовал бы накатать на него вышестоящему руководству.
- Да какая жалоба? – Антон нервно хихикнул. - У них же там сплошная круговая порука. Шеф моментально разнюхает, что это я кляузу состряпал. Уволит по сфабрикованной статье. И куда я без опыта работы? Глянь на меня, я раб. И с этим ничего не поделаешь, мы для боссов ничем не лучше крепостных крестьян.
Вынесенный самому себе приговор заставил аж передёрнуться от отвращения. Нытье, нытье, а что толку-то? Ничего ведь этим не изменишь. От обыденности не убежишь. Не соберёшь все вещички в один чемоданище, как в голливудских фильмах. Не купишь билетик куда-нибудь на Лазурный Берег и не улетишь с журавлями на юг. Со временем работа, дом и прочая бытовуха оплетают человека, будто корни. Опутывают его, как старый забор, и тот просто вынужден терпеть. А корни всё крепче и крепче. Глубже, глубже, глубже. Едва не сорвавшись на плач, Антон изо всех сил втянул ноздрями воздух; губы задрожали, а пропахший табаком салон наполнило прерывистое сопение.