Потушив окурок, Фальстрём встал. Мариус ожидал предложений к очередной сделке, но на этот раз гость ими пренебрёг. Вместо этого он кинул Давиду какую-то крохотную вещицу; бразилец едва успел её поймать. Разжал кулак: на мозолистой ладони лежала маленькая обгоревшая монетка. Слой налипшей гари не позволял разглядеть ни её принадлежность, ни её достоинство.
- Последнее, что ты вспомнишь - это наш разговор, - сказал Фрост, откланиваясь; лужа под его ступнями забурлила, и он стал вязнуть в ней, точно в яме с гудроном. - Поразмысли над моими словами, compinche. Поразмысли над неизбежностью. Самое время вспомнить все мои истории и попытаться интерпретировать их иначе. Самое время решить, по какую сторону барьера окажешься ты.
Фрост погряз в луже с головой, и та затекла в щель в полу. Мариус не шевелился: он пытался понять, что всё это значило, но догадки плевать хотели на его потуги. Лишь одна мысль металась в голове, как моль в плафоне: теперь ночевать здесь небезопасно. Небезопасно отстреливаться. Небезопасно жечь этот сраный ладан. Да вообще всё небезопасно! Он на этой заправке, как на подносе великана-людоеда. Цикады молчали. Гнетущая тишина обжигала перепонки. Мариус забрался на шкаф: ему казалось, что там безопаснее всего. Он забился в угол и пролежал так несколько часов, даже не сомкнув глаз - Фальстрём напугал его куда сильнее, чем тогда, в лесу. Было в его речи что-то жуткое... что-то отчаянное и противоестественное. Словно умерло время. Словно сама смерть вывернулась наизнанку. Ещё немного, и под ухом тяжко вздрогнет варган - именно с таким звуком оборвётся нить его судьбы.
Давиду удалось заснуть, только когда стало светать.
* * *
Едва солнце выглянуло из-за горизонта, Кимико и Родион двинулись в путь. Тихоня понимала, что с флуктуациями реверса они могут блуждать в поисках заправки вечность, но попробовать стоило. В конце концов, что здесь, что в Дронариуме время мало что значило, а Давид мог стать тем самым определяющим фактором. Пыл Задиры поутих. «Так уж и быть, я сострою этому маргиналу улыбочку. Но под этой улыбкой будут скрываться остренькие зубки». С ориентацией в пространстве им помогал ИИ. Каждые пятьсот шагов сёстры делали панорамное фото, после чего Тихоня совещалась с Гоголоном, и они решали, в каком направлении следует идти.
Монах плёлся позади с видом отстранённого пилигрима. На первый взгляд могло показаться, что он ни о чём не думает, но он думал обо всём. Об огромной улитке «Дронариума». О паутине Гвонвы, о слиянии Антона с Квазаром и их побеге. Лишь одно не вписывалось в его историю: на все эти события неясным бельмом ложилось странное, практически неуловимое воспоминание... Дежавю... Или жавемю... Кто-то просил его не верить. Кто-то твердил, что всё обман; что его использовали трижды. И, казалось, сидящие на плечах ангел с демоном раз за разом повторяли слова «свёрток» и «свечи».
- Посмотри на свёрток... посмотри на свёрток... - бархатистый женский голосок лился в разум щебетом лесного ручья.
- Считай свечи... считай свечи... - суровый баритон звучал подобно мантре незапамятных дней.
Когда Кимико снова остановилась, Родион расстегнул рюкзак. Сделал вид, что обмывает лицо, и принялся искать свёрток. Подозрения оправдались: ладан лежал в отсеке, в котором он никогда его не хранил. И сложен был совсем по-другому. «Я ни в жизни бы не завернул столь ценную реликвию так небрежно». Пока японка настукивала ногтями по экрану планшета, Родион подсчитал свечки. «Шесть свечей. А было девять. Три на Антона. И как минимум по одной на дорогу до Одессы и обратно. Не сходится. Неужели обман?» Взвалив рюкзак, Родион поднялся... и заметил вдали выглядывающую из-за стога сена фигуру. Смоляной силуэт помахал ему, а после разлетелся дымкой тлеющих мотыльков. В сердце кольнуло, и Родион вспомнил...