Половину старого пятиэтажного дома занимала музыкальная школа, вторую половину – жильцы. Квартира Риты граничила с аудиторией, где постоянно играли на пианино. Играли и в семь часов вечера, когда рабочий день и студенческие занятия уже давно были закончены.
– Наверное, есть какие-то группы для взрослых, которые не могут заниматься в дневное время.
– А вы видели кого-нибудь из них? – спросил Алексей.
– Нет, никогда. Я представляю, что это тени играют за стеной.
– Не очень умелые тени.
Она сбросила плащ и осталась в джинсах и обычном синем свитере. Длинные волосы были собраны в хвост, надо лбом белели белые нити – возраст уже тронул ее внешность, хотя лицо выглядело совсем молодым.
– Вы дома работаете? – Алексей взглянул на ноутбук и письменный стол.
– Да, веду бухгалтерию нескольких фирм. Для меня это единственный выход – не хочу общаться с людьми.
– Поссорились?
Она заулыбалась.
– Присаживайтесь. Я чаю заварю. Угостить вас нечем. Не знала, что будут гости. С людьми… не поссорилась, но обиделась. И прощать никого не хочу.
– Расскажите, почему обиделись.
– Потому что они все враги. Мир вообще враждебен.
– Да? Вы так считаете? Мне кажется, люди достаточно равнодушны, чтобы враждовать, тратить на это силы.
– Вам повезло знать равнодушных людей. Я молила бы их о равнодушии, но нет, они именно враждебны. И я не знала этого. Сначала я вообще не думала о том, каков мир, – я ходила в обычную школу, училась на отлично, с кем-то дружила, давала всем списывать домашние задания, помогала на контрольных.
Алексей слушал внимательно. Он почти не разглядывал ни ее квартиры, ни лица – плыл на волнах истории о маленькой наивной отличнице.
– Потом я получила двойку. По биологии, – продолжала Рита. – Это была моя первая и единственная двойка за всю жизнь. На нас опробовали какие-то тесты, которые только входили в моду, вопросы были составлены по пройденному материалу, но так неоднозначно, что ответы нужно было угадывать. Впрочем, зачем я оправдываюсь перед вами? – Рита заулыбалась. – Я ничего не угадала и получила двойку, хотя некоторые ухитрились написать этот тест на четверки и даже пятерки. Вдруг сделалась паника – «Ступина получила двойку». Все без исключения стали следить, выставили ли эту двойку в журнал, повлияла ли она на четвертную оценку и т.д. Не стеснялись спрашивать у биологички: «А вы Ступиной двойку выставили?» Даже она растерялась от такого натиска, но двойку выставила, в четверти получилось четыре, хотя за год все равно вышла пятерка. Я тогда впервые задумалась и поняла, что все злорадствуют, то есть злы на меня, то есть не любят. Скорее, даже ненавидят. До самого выпуска я уже ни с кем не дружила и очень хорошо научилась обходиться без подруг. В институте – в силу материальных различий – тоже ни с кем не сблизилась, а вот на работе, в одной крупной компании, нашла свой круг, таких же девчонок и даже пожалела, что так долго остерегалась завязывать дружеские отношения. Компания была очень успешной, международной, со всеми возможностями карьерного роста, вскоре я стала главным экономистом, открывался путь в заместители директора, и руководство решило направить меня для совершенствования английского и прохождения специальной учебной программы к нашим зарубежным партнерам. Вот тогда все мои друзья, все по очереди, сходили к директору и сказали ему, что я-то как раз этого не достойна, не заслужила и вообще за глаза не проявляю никакого уважения к корпоративной политике. Руководство же было конкретно сдвинуто на корпоративном духе и заграничных идеалах. И дело в том, что вовсе не я насмехалась над тупыми американскими партнерами. В общем, от стажировки меня отстранили, все возможности перекрыли. И стало совсем ясно, что всегда и везде идет война, и на этой войне нет никого, кто был бы на твоей стороне. Ты всегда сам за себя. Все на твоей совести. Лги, оговаривай, убивай, обходи закон – ты один отвечаешь за это. А не можешь – тоже пеняй на себя. Никому не нужна твоя честность, никто ее не оценит. Я ушла с работы, стала заниматься простой бухгалтерией. С клиентами предпочитаю общаться по мейлу, получая и выполняя конкретные задания, без всяких эмоций. К счастью, заказчики платят, можно выжить, хоть и не роскошно. А у вас… на работе много людей?
– Очень много! – сказал Алексей. – Сотни, тысячи людей. И руководство, и штат, и клиенты. Мы занимаемся организацией и проведением выставок, форумов, экспозиций, конкурсов, владеем павильонами, арендуем дополнительные площади. Круглый год кипит работа, пульсирует общение.
– Это ад! – выдохнула Рита.
– Но в этом аду, в этом кипении… варятся дни, не остается от дней даже костей – ни одной мысли о прожитом, только пузыри, бульканье, чавканье. И так легче.
Из-за стены снова послышалось бренчание на пианино.
– А вы играете? Отличаете Брамса от Шуберта? – спросила Рита.
– Нет. Даже больше – похоронный марш от свадебного не отличаю. Мне кажется, похоронный напрямую вытекает из свадебного.
– Вы не можете ее бросить?
– Не могу. Тогда ее отец уволит меня с работы.
– Понятно. Вот вам и пример враждебного мира – они вас не любят, просто хотят повысить ваш кпд.
– Но люди так устроены, это естественно.
– Хорошо, что вы можете с этим мириться. И говорите ей, что любите?
– Говорю. И ему говорю, что люблю его дочь. Иначе я покажусь хуже, чем они. Я покажусь бездушным, черствым, а хочу казаться хорошим, добрым, светлым и великодушным человеком. Хотя, на самом деле, я ее ненавижу.
– И хотите занять его место?
– Должность? – Алексей немного растерялся. – Наверное, и это тоже. Конечно, мне было бы лучше, если бы он внезапно скончался или попал под машину.
– Но сами вы не смогли бы его убить?
– Убить? Просто ради должности? – Алексей покачал головой.
– А ради чего смогли бы? Ради свободы?
– Я не смог бы. Ни ради чего.
– Совесть?
– С совестью я бы договорился. Но я трус. Не покаяние, а наказание страшит меня. А у вас есть плохие мысли? – спросил он, чтобы перевести разговор.
– Есть. Но они, преимущественно, обо мне самой. Например, я падаю на льду, ломаю ногу, и за мной некому ухаживать. Или еду в метро, вдруг взрыв, рушатся колонны…
Алексей поднялся.
– Номер свой скажите. И звоните, если что. Я буду за вами ухаживать. Мы теперь связаны договором. И если вдруг взрыв… в метро, тоже звоните, пока будет действовать мобильная сеть.
Брынь-брынь-брынь – звучит между ними неполноценная мелодия. Бинь-бинь – скребется через стену.
– Вы сейчас к ней поедете? – спросила Рита, провожая его до двери.
– Сейчас домой. Я не так далеко от вас живу, но к ночи, вероятно, свидания не избежать.
Рита удовлетворенно кивнула.
– Спасибо вам за вечер, Алеша. Вы здорово это все придумали.
Только за рулем Алексей вспомнил, что так и не спросил Риту о книге, которую она читала в метро. Найти бы ее – или лучше – узнать среди миллиона разных книг, скачать наугад и увидеть строки, которых так и не понял.
Не успел Алексей войти в квартиру, как позвонила Рита и затараторила в трубку:
– Я хотела на работу к тебе приехать, но маникюрша меня задержала, давай я сейчас заеду и поедем ужинать.
Приеду, заеду и поедем…
– Подождешь меня в кафе, может?
– Так я увидеть тебя хочу!
– Там и увидимся.
– Ну, Пусик, ну, чего ты? Разве не соскучился по мне? Я сейчас уже прилечу, ага. На крылышках любви, ага.
Появится через час-полтора, пока сюси-пуси, потом ехать в ресторан ужинать, сидеть там, глазеть на знакомых, кивать и улыбаться, потом снова к нему, секс-фекс-крекс, потом, наконец, спать, а точнее – просыпаться и опять по гололеду на работу. Усталость наполняет тело, стискивает виски, усталость нащупывает пистолет в ящике стола – застрелиться бы. Или даже кухонным полотенцем застрелиться, левым ботинком, который снова сейчас обувать.