Вот передо мной одна из папок многолетней переписки. А началось это так. Молодая учительница в результате тяжёлой болезни сердца прикована к постели, страстно борется за жизнь, желая возвратиться к любимой работе. Единственным светлым лучом в её тягостной полутьме были книги. Попалась ей и моя — о воспитании. Вероятно, нашла отзвук в её, сопротивляющемся болезни, сердце. Написала мне письмо по поводу прочитанного — мысли умные, дельные, с завидной непосредственностью юности — рассказала о себе, о любви к природе и вскользь призналась, что рисует. Послал ей кое-какие свои книжки, которых у неё нет, и в расчёте на то, что она может себя попробовать в книжной иллюстрации, попросил прислать рисунки. Она прислала, но, несмотря на явные задатки художника, рисунки были профессионально слабы. Для работы в книжной графике требовалось мастерство, которое эта девушка — инвалид второй группы — приобрести не могла. С тяжёлым чувством, боясь потревожить больное сердце, всё же решился послать ей своё заключение. Для этого моей квалификации газетного карикатуриста было вполне достаточно. Она приняла ответ мужественно, и вот, стараясь хоть чем-то помочь ей в борьбе за жизнь, повысить психическую сопротивляемость организма, я посылал ей каждую свою статью, каждую книгу и всегда получал вполне квалифицированный разбор затронутых к этих работах проблем воспитания. Иногда посылал лекарства, которые трудно было достать в маленьком белорусском городке. Она добивалась того, чтобы ей сделали операцию, поставили бы искусственные клапаны сердца. Лежала в минской клинике, затем в Ленинграде, наконец её положили для исследования в московскую клинику. Я писал и в Ленинград, и здесь, в Москве, обращался к самым знаменитым хирургам, просил посмотреть мою подопечную. И надо прямо сказать, что люди с мировой славой, чрезмерно занятые относились к просьбе писателя добросердечно. Однако после осмотра больной приходили к печальному выводу, что пока операция противопоказана. Её старались подлечить, насколько это доступно сегодняшней медицине, и она возвращалась домой. Опять взаимные письма. Хочу ободрить больную, сделать всё возможное для сохранения жизни этого мужественного, скромного и душевного человека. Уже представлял себе, как она впервые после болезни входит в класс и с трепетной любовью к детям говорит им добрые слова, идущие от самого сердца. Где-то в подсознании гнездилась уверенность, что вот ей, молодой, предназначено быть проводником тех мыслей и чувств, которые она находила на страницах моих выстраданных книг. Но что я мог сделать? Из-за скромности, порою доходившей до щепетильности, она ни о чём не просила. Я узнал, что мать и бабушка её просили улучшить жилищные условия, но безрезультатно. Я написал, как мне думается, убедительное письмо в Минск. Там быстро откликнулись, и больная мне сообщила, что из районной организации приходили с обследованием и обещали помочь. Но она не дождалась этой помощи. Я получил письмо от самой близкой её подруги — тоже учительницы. В нём есть такие строки: “Ей столько пришлось страдать, так мало радости выпало на её долю. Она была удивительно честной и справедливой, бесконечно доброй. С таким упорством боролась за жизнь, за последнюю весну и уже не победила”.
Поверь мне, дорогой читатель, что я очень глубоко переживал тяжесть утраты этого незнакомого мне человека, и каждый раз, открывая у двери свой почтовый ящик, с надеждой искал письмецо с привычным твёрдым почерком. Даже сейчас, когда пишу об этом, собранный и холодный, на глаза навертывается непрошеная слеза. Добрых людей встречалось много, и все они мне дороги. Ох, как тяжело хоть одного из них терять!
Мне бы очень хотелось знать, насколько справедливы бывают мои советы на расстоянии, не ошибаюсь ли я, взяв на себя смелость что-то подсказывать. Думаю, что порою рассматриваю жизненные коллизии с позиции идеалиста, тогда как многое зависит от условий существования. Мне эти коррективы нужны для новых книг. И если читатели пишут, как помог им тот или другой мой совет, пишут, так сказать, по горячим следам, то я ничего не знаю, как сложилась их судьба в дальнейшем, через год или через два. Вот почему я, пользуясь случаем, прошу моих читателей-корреспондентов написать, нет ли у кого из них сожаления, что меня послушались.