Да, хорошие у меня были воспитатели.
В Тулу приезжал и прославленный Художественный театр. Я видел несколько его спектаклей. И вот однажды, проходя к городскому театру по небольшой улочке, которая шла вблизи дома, где я жил, слышу удивительно знакомый голос:
— Вы посмотрите на этот великолепный закат.
Оглядываюсь: идут артисты МХАТа и среди них — В.И.Качалов. Ну как же не узнать его редкого по красоте голоса? Слышал этот голос десятки раз и в конце концов услышал в вестибюле гостиницы “Тбилиси” зимой 1941 года, куда я приехал в кратковременную командировку в штаб Закавказского фронта. Василий Иванович что-то узнавал у администратора, уже немолодой, но голос оставался тем же сочным и густым, потрясающего обаяния, и, вероятно, его никогда не забудешь. Наиболее яркие впечатления от игры Качалова и Книппер-Чеховой у меня остались, когда приехал из Тулы в Москву, где удалось посмотреть “У жизни в лапах” Гамсуна. Это был праздник благородной красоты и тончайшего мастерства. Диалоги главных героев Пер Баста и Юлианы поражали своей затаённой страстью, глубиной переживаний в предчувствии назревающей трагедии. Видел я эту пьесу только один раз. Вероятно, она проникнута буржуазной идеологией, но меня в те незрелые годы привлекали в этом спектакле взаимоотношения красивых и внешне и внутренне людей в поисках счастья и справедливости. Ах, как были красивы эти артисты! Я уже ударился в сентиментальность, что у некоторых бывает в юности — прекрасное качество, и на пороге старости — сомнительное свойство, но гораздо менее вредное, чем злой скептицизм.
Вспоминаются и другие воспитатели моих ещё не пробудившихся чувств: приезжал на гастроли П.Орленев, видел я М.Чехова в ролях Гамлета, затем Мальволио в шекспировской “Двенадцатой ночи”. Не правда ли, какие разные образы: трагедийный и комический? Но это было изумительное искусство.
Тут я, пожалуй, закончу рассказ о театре, который пробудил во мне первое неясное волнение от встречи с искусством живого слона и подсказал, что истинно прекрасное достигается лишь талантом и мастерством. Раньше я думал, что путь на сцену доступен всем, у кого есть более менее сценическая внешность и способности к перевоплощению. Неплохо также обладать хорошей памятью, чтобы не надеяться на суфлёра. И главное — не волноваться при выходе на сцену. На этом была построена сценка (из какого-то сборника “Чтец-декламатор”), в которой в первый и в последний раз я играл женскую роль. Роль гимназистки, поступающей на оперно-драматические курсы. Она настолько волновалась, что начала известную басню “Стрекоза и муравей” примерно так: “Состригунья сострига” — дальше шли похожие на это исковерканные слова: “…в мурких мягковах у нас, песни резность чацкий квас” и, наконец, муравьиное резюме: “…так пляши попади”. Непритязательная шутка, но если не говорить о самодеятельности, да и то не каждой, то артистический опыт многих талантов доказывает, что без волнения нельзя выходить на сцену.
Нельзя выходить и на трибуну, иначе слово не достигнет цели. И пусть мне простят читатели это сравнение, но есть много общего у моих воспитателей — пламенных революционеров, которых я слышал в детстве и юности, с теми артистами, кто пробуждал в юном сердце горячее чувство признательности единомышленника.
Об этом мне ещё придётся рассказать, когда перейду на другие параллели и, в частности, опять вернусь к театру, новаторству в нём, как мы его тогда понимали. И пусть читатель не удивляется, но он ещё встретится со мной на этих страницах, когда я очутился на сцене Большого театра, правда в очень скромной роли. Надо же было всё попробовать.
И в заключение первой части, рассказывающей о параллелях юности, хочу признаться в своей необычайно слабой эрудиции, которая характерна была не только для меня, но и для многих молодых людей. Сейчас пятнадцатилетние школьники высмеяли бы за ляпсус, допущенный мною в их возрасте, а тогда для большинства моих сверстников это было естественно.
Увлекаясь театром, проводя всё свободное время в городской библиотеке, где было много журналов и книг из искусству, я тщательно изучал журналы “Рампа и Жизнь”, монографии, посвящённые как отдельным театрам, так и знаменитым актёрам. Вдруг увидел монографию с лаконичной надписью “Врубель”.
В тот сезон в городском театре играл главные роли провинциальный актёр по фамилии Врубель. Он мне нравился, и я с жадностью схватил книгу. Можете представить моё смущение: как это я, проходя курс в художественном училище и не раз бывая в Москве, зная, где висит каждая картина Сезанна, Моне, Матисса, Гогена, Ван-Гога в музеях новой западной живописи, почему-то не заметил в Третьяковской галерее такого изумительного художника, как Врубель? Даже не слыхал ничего о нём.