– Какой веры ты, парубок Богдан? А ну перекрестись.- Первым, задал вопрос немолодой, но по юношески стройный, чем то схожий с вороном, казак. Он стоял рядом с возом, на который уже уложили мертвое тело.
– Православной веры я, казаки, – моя рука привычными движениями, описала широкий православный крест.
– А то ты Сулим, его в церкви почитай каждое воскресенье не видел. Чего его спрашивать, все мы его знаем, не со стороны парубок пришел. Молод он, ну так в казаки не за года берут, а что биться может, то мы все увидели. Берем его в круг, батьку! – Казак, крикнувший это, был где то в тех же годах, что и Сулим, но в остальном, его полной противоположностью. Рано поседевший чуб и усы делали его старше, хотя и он и Сулим вряд, ли были старше атамана. По ширине он был как два казака. Даже широкая одежда не могла скрыть невероятной силы, которой была наполнена его сущность. "Остап Нагныдуб – первый после атамана" – пронеслась в голове Богданова подсказка.
– Берем, берем, – недружно поддержала большая часть собравшихся казаков. Троица приятелей Оттара угрюмо промолчала.
– Он не из казаков, надо ему прозвище дать, – снова выступил казак Сулим
– Смотри, какой тонкий, а высокий, назовем его Тычка.
– А как он через год, пузо отъест, нет, давайте лучше назовем Довгый.
– Да какой он Довгый, ты ж Михаила Довгого знаешь, о то Довгий. А этот будет Тычка.
– Да он левак, казаки! Всегда помню и батога левой носил, и ножа с левой в дерево метал. А сегодня с левой руки биться начал, назовем его Шульга, казаки.
– Шульга, Шульга то добре, будет Шульгой, – дружно поддержала большая часть.
– Подойди ко мне Богдан Шульга, – торжественно произнес атаман, хотя я стоял рядом с ним, зачем-то извлекая из ножен не очень длинный, кривой кинжал с широким лезвием, отблескивающим хищной синевой. Делая шаг в сторону атамана, и приблизившись к нему почти вплотную, судорожно пытался вспомнить, что же он должен мне отрезать.
– На колени Богдан, склони голову, – не успели мои колени коснуться земли, как атаман, схватив одной рукой за чуб, и зафиксировал голову, стал кинжалом ловко брить мою голову, оставляя волосы только на макушке. В конце он ловко, одним движением острого кинжала, оттяпал весь мой чуб с макушки, оставив стоять на коленях с прической, похожей на "полубокс".
– Молодой ты еще казак Богдан, не положен тебе длинный чуб. Пусть от сего дня Богдан, растет твой чуб, но скорей него, пусть растет твоя казацкая слава. И пусть всегда слава твоя Богдан, будет больше твоего чуба. А теперь в седло казак! – атаман указал на коня, которого уже подвел и держал за узды Давид. Вскочив на ноги и бросившись к коню, в невероятном прыжке не касаясь стремени, очутился в седле. Конь, услышав чужака, взвился на дыбы, но мои ноги уже были в стременах, а руки на узде, с земли коня придерживал Давид, и конь опустился на четыре, недовольно храпя и мотая головой.
– Так же крепко держи в узде свою судьбу казак, и пусть долго носит она тебя, не выбрасывая из седла. Пополнилось наше товарищество новым казаком.
– Слава! Слава! – довольно дружно откликнулись казаки.
– Жить станет казак Богдан Шульга, с сего дня в моем доме, ибо джура то тень атамана, и понадобиться может и днем, и ночью. В походе, положена будет ему пока, половинная доля добычи. Семья его с сего дня, от тягла свободна, но обязана по возможности, справить Богдану коня, оружие, и снабжать припасом, на дорогу в поход. Ну а пока, я сам ему, со своего припаса помогу, не бежать же ему за моим конем. Иди Богдан собирайся, что б до вечера был у меня.
– Спаси Бог, тебя батьку, за твою ласку, вас, спаси Бог, казаки, за доверие великое, что в свой круг принимаете. Богом клянусь, что оправдаю доверие ваше, не пожалею живота своего, за веру православную, за славу казацкую – склонился перед собравшимися, в низком поклоне. Едва успел подумать, что все хорошо, что хорошо кончается, как Богдан утопил сознание таким потоком щенячьей радости, и чистого восторга, что казалось, ступи шаг, и взлетим мы с ним над селом, в синее небо. Не в силах удержать сознание под контролем, почувствовал, как тело, подпрыгнув, побежало в сторону дома. Не успел Богдан, попрыгать и десять метров, как увидел, стоящих тесной группой, отца с братом, и всех своих родственников, тут же напугано притих, и оставив меня разбираться с возможными проблемами, нырнул в глубину. "Классный ты пацан, Богдан, как радоваться так ты тут как тут, а как разбираться, так извините без меня", откуда-то изнутри пришло радостное подтверждение, которое можно было понять так, "А то, ты старше, ты и разбирайся". Кроме отца с братом, там стояли Оксана, со своим женихом Степаном, светловолосым, крепким парнем лет восемнадцати, и его отцом, рано постаревшим спокойным мужиком лет пятидесяти, "дядька Опанас", подсказала память Богдана. Все смотрели на меня, и у каждого в глазах было что-то свое. Если Оксана смотрела на меня с откровенным страхом, то в глазах Степана, непонимание было перемешано с завистью. Дядька Опанас, смотрел с одобрением, а вот взгляды брата и отца понять было трудно, уж больно много всего намешано там было, злость, растерянность, удивление, и много всего другого, вот только тепла, или гордости за меня, найти не удалось, как не искал.
– Пойдемте в хату, мне нужно вам сказать что-то важное – не дав им открыть рот, и не давая им высказать эмоции, которые мне не особенно нравились, попытался разбудить их любопытство.
– Пошли, – коротко бросил отец, развернулся, и пошел по улице в направлении нашего дома. Все развернулись и направились вслед за ним, мне удалось пристроиться в конце колоны, и постепенно отставая, увеличивать дистанцию. Так мы и шли. Отец, не оглядываясь, широким шагом, двигался к дому, все пытались держать его темп, и расстояние между нами увеличивалось, не смотря на то, что Тарас все время оглядывался, и тоном характерным для руководителей среднего звена, все время выкрикивал что-то типа:
– Богдан, поторопись,
– Богдан, не отставай,
– Что ты плентаешься, как корова.
Радостно ему поддакивая, и надеясь, что на этом, его претензии, на роль командира закончатся, упорно держал дистанцию, пытаясь понять отношение отца и брата ко мне. От Богдана никакой помощи не было. В его ощущениях отца и брата, доминировали страх, и настороженность. Наконец мы дошли до дома, где нас встретила встревоженная мать. Оксана вместе с Тарасом и Степаном, наперебой пытались рассказать матери, что случилось, а она смотрела на меня. Наконец она не выдержала.
– Помолчите все, Богдан расскажи ты, что там стряслось.
– Может, зайдем в дом, там сподручнее будет рассказывать, – предложил, раздумывая, как совместить все, в один рассказ.
– Ой, что ж я на пороге стою, совсем голову потеряла, заходите в дом, – мать бросилась открывать двери. Все расселись по лавкам, выжидающе глядя на меня
– Рассказал я про то батьку атаману, и вам сейчас расскажу, но больше про то знать никому не надо, – начал торжественное вступление, прекрасно понимая, что завтра об этом, будет долго судачить вся деревня.
– Когда были мы вчера с Оксаной в лесу, были там, наш Оттар, с казаками Загулею, Ахметом и Товстым с села атамана Непыйводы. Возвращались они с разбоя, где воровали девок, да татарам в неволю продавали. Там стали добычу делить, а Ахмета на варту поставили. Увидел нас Ахмет, начал к нам скрадываться, хотел Оксану умыкнуть. Как заметил я его, кричать начал, а он в меня стрелы метать, бежал я к Оксане, да запнулся, и забился. Когда лежал, без памяти, явился мне святой Илья Громовержец, и сказал, что быть мне воином за веру православную, помогать мне он будет, советом и делом. А как вызвал сегодня атаман, Оттара в круг, ответ держать, лгал все Оттар, греха своего не признавал. Вызвал тогда я, его на поединок, и убил. Атаман меня джурой на службу взял, казаки в свой круг приняли, больше вы тягло платить не будете. Собери мне мать одежды какой, велел атаман к нему переехать, чтоб под рукой был. Завтра поедем к Непыйводе, остальных к ответу призовем. Спасибо тебе отец, и тебе мать, за хлеб, за соль, за труды ваши, что растили меня, учили уму-разуму. Покидаю сегодня родительский дом, благословите меня на службу казацкую, – и поклонился родителям в пояс. Мать первой подбежала, ее глаза горели счастьем и гордостью.