– Пусть Бог хранит тебя Богдан, пусть обойдут тебя стороной беды и невзгоды, услышал Бог мои молитвы, знала я всегда, что будешь ты достойным сыном своего отца. Благословляю тебя на службу тяжкую, – мать перекрестила меня, обняла и долго не отпускала, ее губы вновь и вновь, как молитву, взволновано повторяли те слова. Потом отпустила, взглянула еще раз, расцеловала и ушла собирать мои вещи. Ушли дядька Опанас и Степан с Оксаной, пожелав мне доброй службы, ушел в кузню Тарас, пожелавший того же, добавив при этом, что дуракам везет. Наконец встал и подошел ко мне отец.
– Служи с Богом сын, – он перекрестил меня, и молча ушел. Богдан отозвался на столь теплое прощание волной боли и обиды. Решив отложить выяснение отношений, до лучших времен, расцеловав на прощание маленькую Марийку и пообещав, что буду заходить к ней каждый день, взял у матери узелок с вещами и вышел во двор. Нашел свою рогатину, которая так и лежала в возе, как ее туда положили, заткнул палки за пояс, повесил на рогатину узелок, поклонился матери, стоявшей на пороге, и двинул вверх по улице в сторону церкви.
Когда я проходил мимо дома дядька Опанаса, из сарая, где у него была мастерская, выскочил Степан, и окликнул меня. Он стоял и не знал, как ему начать разговор.
– Слушай Степан, – решил помочь ему, тем более, что было кое-что нужно, – а у вас столярный клей есть?
– Чего, а шо с ним делают?
– Ну как, греют, потом два куска дерева мажут, прижимают и они как одно станут.
– Так то рыбья смола. А как ты чудно назвал, где так называют?
– Да в том селе, откуда мы приехали. Ляхи так говорят. А есть она у вас?
– Да как же без нее. Отец только на огонь поставил, сейчас поспеет. А тебе зачем?
– Сейчас увидишь. А ты чего хотел Степан?
– Я завтра с вами поеду, Богдан. Я жених ее, это и мое дело. Каким я мужем буду, если жену свою защитить не могу? – набравшись решительности, категорично заявил он.
– Какое оружие у вас есть?
– Да есть оружие разное. Отец за работу часто оружие брал. Копье, рогатина есть, сабля старая, даже лук татарский со стрелами.
– А щит есть?
– И щит есть круглый, татарский.
– А биться, чем умеешь?
– Да всем пробовал, смотрел на казацкие игрища, и сам, так выделывал. Лозу с коня саблей рубил, полено на веревке раскачивал и с коня копьем разил. С лука пробовал стрелы пускать. На тридцать шагов никогда не промахиваюсь. – "А ведь он мечтает стать казаком. Смотрел ведь, с завистью, когда атаман меня джурой взял. То, что он уже умеет, он должен был годами учить. Уезжать за село, что б никто не видел, и до мозолей пахать. А куражу не хватает. Другой бы и половины не умел, а пошел бы к атаману, да не надо к атаману, к любому казаку, и уже давно бы в казацком круге был. Любой казак может привести новика, и сказать, вот вам товарищество новый казак, прошу любить и жаловать. Так оно еще от бродников ведется, если верить легендам."
– Я поговорю с Илларом Степан. Ты сам знаешь, Иллар, добрый атаман, он должен понять. Потом тебя найду и все передам. А лучше, пойдем сейчас со мной, скажешь ему, как мне сказал. А я добавлю, вместе не так страшно, в гурте и батьку добре бить. Только веди вначале к дядьке Опанасу. Нужно мне мою палку поправить. – Мы вошли в сарай, где была мастерская, и в воздухе стоял густой запах, рыбьего столярного клея. Пахло хорошо, то есть стоял такой хороший гнусный запах, аж дух забивало, точь в точь, как у моего старого приятеля, любителя луков и арбалетов. Казалось бы, что за штука сварить такой клей. Его варили испокон веков. В состав входит то, что остается от чистки рыбы – чешуя, хвост, плавники, голова и промытые внутренности. И когда это все долго варить, то получится столярный клей. У любого получится. И клеить им можно будет. Например, поломанную табуретку. Можно попробовать приклеить таким клеем роговую пластину к плечу лука. Но как начнете из него стрелять, постреляете не больше двух- трех недель, а потом рог от дерева отойдет. А если приклеить Аркашкиным клеем, и выдержать, не в жаре, не в холоде, не в сыром, и не в сухом месте, месяца три, то держать будет десятилетиями. Потому что Аркадий, не варил, он колдовал над ним, сколько выдержать мог. Минимум пять-шесть суток варил, спал стоя, постоянно помешивая, и по капельке, когда надо, воду добавляя. Когда чувствовал, что все, сейчас упадет и не встанет, закутывал чугунок с клеем в старое одеяло и уходил спать на сутки. Через сутки приходил и смотрел, что у него вышло. И бывало, что не тот получался у него клей, как он это определял, по цвету, по вязкости, по запаху, он сам не знал, чувствую, говорит, не будет держать этот клей и все. Та же история с дамасской сталью. Все знают, как ее делать, но никто сделать не может. Пока это все вертелось в моей голове, дядька Опанас, ловко замазал зарубку от сабли рыбьей смолой, крепко промотал сверху веревкой, и велел до завтра не разматывать.
Когда мы подошли к Илларовому подворью, уже начинало смеркаться. С виду оно ничем не отличалось от хозяйства родителей, только размеры всех строений были значительно больше. Во дворе было людно. Спеша успеть до темноты, Давид носил, а его младший брат, парнишка лет 9-10-ти, складывал уже нарубленные дрова. Иллар рубил лозу подаренной саблей. В толстом полене было выдолблено длинное узкое отверстие. В него он вставлял сухую ивовую палку два-три пальца толщиной и рубил с оттягом, под углом, сверху вниз. Сабля легко, как по маслу, рассекала сухую древесину, и лоза, практически вертикально, соскальзывала с обрубка на землю. Мы вошли во двор, и атаман, заметив, бросил саблю в ножны и направился к нам.
– Славную саблю ты мне подарил Богдан, – его глаза горели восторгом, как у мальчишки получившего долгожданную игрушку.
– Много сабель побывало в моей руке, но такой еще не было. Чудо, а не сабля. Да хлопцы, ко всему может быть спокойно сердце казака, не тронет его ни серебро, ни злато, спокойно может глядеть казак и на девку красную, и на ту старуху, что с косой к нему идет. Но не встречал я, хлопцы, казака, который спокойно смотрел бы, на добрый клинок, и доброго коня. – Поприветствовав нас такой речью, атаман нетерпеливо взглянул на нас, всем своим видом демонстрируя, горячее желание вернуться к исследованиям, выдающихся возможностей новой сабли. Видя, что мои толчки не выводят Степана из ступора, начал сам потихоньку.
– Батьку, хочет просить тебя Степан, о деле для него важном.
– Так говори Степан, чего хочешь, не немой ты вроде, – Степан, мучительно краснея, повторил свою проникновенную речь.
– Батьку у него все оружие есть, копье, сабля, лук со стрелами, и лозу он рубит, точно, как ты, – быстро выпалил скороговоркой, пока меня не заткнули. И как в воду глядел.
– Помолчи Богдан, не будь каждой дырке, затычкой, – недовольно взглянул на меня Иллар.
– Иди в дом, тебе покажут, где расположиться. Георгий проводи Богдана. – Прислонив пока свои палки и рогатину к тыну, снял узелок с вещами, направился к входным дверям, где меня уже поджидал младший сын Иллара. Подымаясь по ступенькам крыльца, сам пытался затылком понять, что происходит за моей спиной.
– Давид, пойди, принеси свою старую саблю, – раздался голос атамана, и облегченный вздох непроизвольно вырвался у меня из груди. Решение было принято и решение было положительным, а пока есть возможность, атаман будет присматриваться к возможному кандидату на вступление в казачий круг.
В доме меня встретили две женщины, а точнее жена Иллара, очень красивая черноволосая женщина лет сорока, и его дочь, девчонка лет тринадцати, четырнадцати, очень похожая на свою мать в юности. "Мария", восторженно запел Богдан, оглушая целым букетом эмоций, от которых забилось сердце, и покраснели щеки. Георгий обратился к удивленно смотрящим на меня женщинам.
– Это новый джура отца, Богдан, отец велел его разместить, – выпалив это, малец моментально испарился.
– Дай Бог тебе здоровья хозяйка, и тебе красна девица, пусть беды и злыдни обходят ваш дом стороной, – в попытках обуздать эмоции Богдана, ничего умнее мне в голову не пришло.