— Как, — говорит он, округляя брови, — вы здесь? Разве вы не уволены?
Её портрет на Доске почёта, Борис Степанович беззлобно разыгрывает её, смеётся, а она — нет. Почему-то, когда Емельян Иванович, встретив эту же уборщицу, круто поинтересуется вдруг: «Дак тесто подошло ли?» — и вгонит в оторопь (какое, мол, тесто?), и деловито пояснит: «На пироги к тебе собираюсь, у меня запланировано», она хохочет-заливается и всем об этом рассказывает, восхищаясь: «Ну, Пугач! Налетит — не охнешь».
Не дождавшись желаемой реакции, Борис Степанович официально спрашивает, почему уборщица не в форменном костюме — голубом халате с белым воротником и эмблемой паруса на рукаве. Эту форму придумал и ввёл директор: она-де способствует чувству гордости за свой бассейн, за свою профессию. Борис Степанович сомневается, что уборщица — профессия, тем более какой можно гордиться. Но порядок есть порядок. Уборщица отвечает, что отдала халат в чистку. Персонал не надышится на эту форму, норовит нарядиться в неё, например, для посещения родственников и знакомых. Борис Степанович укоризненно говорит: «Ну-ну», — и следует дальше.
Он заходит в медицинский кабинет, и дежурная сестра докладывает, что за время дежурства происшествий не было. Это самая хорошенькая и кокетливая из сестёр. Люба-блонд, спелый персик, в отличие от Любы-чёрной, похожей на лимон, кожа пупырями. Но какой сейчас у Любы-блонд безжизненно барабанный голос, каким холодом веет от неё на Песчаного! Между тем Борис Степанович молод, тридцати лет, игра в водное поло придала фигуре великолепную пропорциональность, ясны большие голубые глаза, высок лоб, тонки и точны носогубные складки. Он тайный женолюб, он тотчас делается сух и скован с женщинами, которым — чувствует — нравится, и они тогда не скрывают снисходительного к нему презрения, что уязвляет. Нет, он не боится супруги, они с Ириной давно поостыли друг к другу, да и поначалу никакого пожара не было, так — умеренно континентальная любовь. Последний курс института, все вокруг обзавелись семьями, тебе говорят: «Старик, приглядись, классная же девка», а ей: «Старуха, стоящий мужик, не проморгай» Нет, он боялся не Ирину с её прозрачным быстроглазым личиком, с мерной, ритмичной заботой о доме, о сыновьях-погодках Илье и Никите, но разоблачения, бесконечного, выматывающего душу разговора на кухне, возможных слёз — словом, той развязки, которую, даже и лелея нечто в воображении, непременно себя представлял.
Вот Парамонов, удивлялся Песчаный, ничего не боится. С Любой-блонд то перемигнётся, то приобнимет за талию, даже пониже, а потом учит Песчаного: «Женщину, Борюшка, тоже надо ободрить — видишь, как зарумянилась». И в командировку отправился не один, а со своей секретаршей Анной Петровной, что отнюдь не предусмотрено её служебной инструкцией. У него, конечно, имеется на сей счёт объяснение. Когда заказывал фильтровальную камеру модернизированной конструкции, директор предприятия-изготовителя вёл переговоры под стенограмму: «Устная договорённость мало к чему обязывает, это ля-ля тополя, вот мы зафиксируем, что требуется от нас и что и когда от вас, скрепим подписями, и будет порядок». И Парамонову порядок понравился.
Порядок или непорядок, но нежелательные толки всегда могут возникнуть. Та же Ирина, служащая на комбинате в отделе труда и зарплаты, где сугубо женский коллектив всё обо всех знает, дома подкалывала Песчаного: «Ловко устроился твой Пугачёв за государственный счёт. Но рано или поздно Марго устроит такой скандал — о-о-о, я ему не завидую». Дорожа честью бассейна, Борис терпеливо ей объяснял, что речь идёт о налаживании производства волногасящих поплавков из керамзита, которые пока в стране не изготовляются, командировка имеет важнейшее значение, протокол необходим, но Ирина умела оставить за собой последнее слово: «Меня возмущает, что он раскатывает, а ты за него здесь пашешь, мне тебя жаль, беднягу». От таких её слов настроение портилось не меньше, чем от тона дежурной сестры.
Собственно, настроение начало портиться с самого утра. С оперативки. Борис Степанович доложил о результатах проверки очередного занятия секции прыжков в воду, которое вела Татьяна Тимофеевна Рябцева, специалист, конечно, выдающийся, с большими заслугами, но — в прошлом.
— Обращает на себя внимание, — говорил Борис Степанович (спокойно говорил, твёрдо глядя на директора), — тот факт, что большая половина ребят из новичковой группы явно боится прыгнуть в воду с трёх метров. Создаётся впечатление, что набор проведён без должной требовательности.
Ох, эта Рябцева! Ух! Рябцева! Заводится с пол-оборота и не выбирает слов. Кричит надсаженным на тренировках голосом. Несмотря на возраст, как девчонка, может на глазах у воспитанников вприпрыжку припустить за трамваем, и понятие «субординация» ей просто недоступно.