— Слушайте, — кричит она Борису, — если вы и дальше будете торчать у меня на бортике и гипнотизировать детишек, как удав, я вас публично возьму за ухо и выведу вон! Что это вы мне группу запугиваете?
Борис Степанович, держа себя в руках и глядя по-прежнему на директора, поясняет, что речь идёт не о запугивании, а о предупреждении.
— Нам в спорте не нужны трусы. — Он не выдерживает и оборачивается к Рябцевой, к её яростной плосковатой, идольской маске под тяжёлой смоляной гривой (ни сединки в её-то годы). — Нам нужны мастера. А от трусов мы должны избавляться.
— Мастера получаются не из безголовых! Не из чугунных чушек! — Она стучит себя костяшками пальцев по лбу явно с намёком. — Емельян Иванович, я специально отбираю детишек с тонкой душевной организацией!.. С чувством прекрасного!.. Прыжок — что такое прыжок? Это шедевр, который живёт долю секунды, а помнится всю жизнь. Мне нужны не такие, кто бездумно бултыхается в воду, мне нужны способные на самоанализ!..
— На анализ мочи, — шутит Борис Степанович.
— Попрошу, — орёт Рябцева, теперь уже Емельяну, — Попрошу оградить меня от казарменных острот!
Как должен был действовать директор? Несомненно, прервать перепалку. Несомненно, поддержать своего заместителя. Но директор, кажется, любовался происходящим.
— Друзья вы мои дорогие, это же замечательно, что мы спорим. Если нам не спорить, что получится-то? Болото. А не бассейн. Только вот сейчас всего-то времени четверть девятого, а вы друг другу нервы уже потрепали. А вам к людям идти — так и им трепать? А я порадовать вас хотел, я сам нынче бегу на работу-то и пою. «О радость! Я знал, я чувствовал заранее, что мне лишь суждено сверши-и-ить сей славный подвиг!» Потому — что? Потому нынче автобус мы получаем! Правда, списанный, но мы его восстановим! И будем детсадников сюда возить и обратно! Теперь у нас люли-малина! А Борюшка, поди, уже все садики обошёл («Борюшка» — и это в официальной обстановке). И он доложит нам сейчас о замечательных своих успехах.
Борис Степанович просит разрешения доложить с глазу на глаз. Да, он посетил детские сады. Да, руководительницы с радостью соглашаются на предложение. Но воспитательницы, которым надлежит сопровождать детей, строят кислые мины, ссылаются на занятость в собственных семьях, уход за престарелыми родителями, необходимость получать заочное образование… А одна — молодая, но уже вполне наглая — выразилась цинично: «Зарплата у нас тютельная, ответственность вы на нас хотите навалить выше крыши — уж не за красивые ли глаза?» Одним словом, считал Борис Степанович, надо обращаться в соответствующие руководящие органы.
Емельян вздыбил пятернёй чуб, вскочил, забегал по кабинету.
— А что, Борюшка, а что — надо и их понять! Ведь это всю ораву ты привези, раздень-разуй, под душем вымой, после купания ещё раз вымой, оботри, одень-обуй… А они же разбегаются, букашки-таракашки… Нет, Бориска, нет, надо нам с тобой упасть в ножки Надежде нашей Игнатьевне. Чтобы выкроила возможность почасовой им доплаты.
— Чем это кончится, вы знаете не хуже меня, — заметил Борис Степанович. — Обвинением в том, что мы толкаем её на служебное преступление.
— А ты уговори. Да она же, слушай, работник замечательный, она героиня трудового фронта! Нам с тобой на людей везёт: плюй через плечо и стучи по дереву.
И сам поплевал и побарабанил по столу, а Борис Степанович, не будучи суеверен, лишь плечами пожал.
— Слу-ушай, — продолжал неугомонный Емельян. — А знаешь, ещё куда наведайся? На телевидение! Пускай передачку организуют, рекламу нам сделают. Ну — сам выступишь! Да тебя потом на улицах узнавать станут гуще, чем артиста, например, Тихонова — ты же невозможно какой обаятельный.
В такой форме, прежде чем отбыть, и надавал Емельян поручений.
Емельян порой искренне восхищался заместителем. Ну, правда, инициативки у парня не хватало, так у самого Емельяна идеи — на семерых. Зато документация в полном ажуре, а Емельян по этой части разгильдяй. Особенно же он, сам спортсмен, восхищался спортсменом Песчаным. Случалось, около полуночи, когда бассейн пустел, они вдвоём прыгали в воду. Как же ладно был скроен Борис, как плавно втекали одна в другую внушительные, но не глыбистые, а округлые мышцы пловца! Как пролетал он пятидесятиметровую прямую ширококрылым баттерфляем, и над ним ореол брызг, а обратно скользил на спине, с обманчиво ленивой истомой поочерёдно закладывая за голову руки! «Слу-ушай, — говорил Емельян, — ты такой талантище, это непостижимо уму».