Он мало что понял: на огромном комбинате было кому вести документацию.
— Очень кстати, — сказала Маргарита обыденным голосом, принимая взлёт мужниной карьеры как должное. — У тебя будет персональная машина, и мы сможем ездить на дачу.
Завещание деда Менар-Лекашу, по которому, как полагала мечтательница, профессорская дача достанется именно ей, ещё не было вскрыто, поскольку и сам профессор ещё дышал, хотя и на ладан. Но грезила Маргарита с такой силой и мощью, словно как бы уже обладала вожделенным.
— Теперь у меня будут фирменные кроссовки, — сказала бедная неродная Валентина.
Маргарита сидела на пуфике перед трюмо спиной к Парамонову — подбористой спиной, резко расширяющейся книзу, такой дразнящей прежде и такой безразличной теперь спиной — и самоуглублённо трудилась: фабрила ресницы. Валентина лежала на кушетке и плевала в потолок — буквально. Всё старалась доплюнуть.
И тогда он пошёл прочь из своего дома, зная, что ни одна из двух не заметит его ухода.
Позвал в кабинет Аннушку, сообщил ей новость. Она было обрадовалась, но когда он сказал так: «Для нас с тобой это тоже облегчение — сплетен меньше, если мы не сослуживцы», Аннушка выбежала вон, хлопнув при этом дверью.
И тотчас в кабинет ворвалась разъярённая Татьяна Тимофеевна: «Сколько можно девку мучить?»
— Чем на этот раз вы её допекли?
Объяснил.
— И вы могли такое ляпнуть? Знаю, что мужики — сплошь деловая древесина, но вы, Емельян, хуже — вы просто коряга.
— Дак Татьяна же Тимофеевна, давайте разберёмся!.. Аннушка ведь ни на что не претендует — это собственные ей слова! Вот она всегда так говорит, я дословно помню: «Наши встречи — каждый раз как нечаянная радость, не то что у других женщин — кальсоны мужьям стирать».
— С вами смех и горе. Она же бравирует, бедняжка. Она же хочет, она жаждет свить гнездо. Послушайте меня, одинокую бабу: когда любишь, то и портки стирать — великое счастье. Да когда вы, наконец, бросите к чёртовой матери свою «священную корову»?
— Почему «священную»?
— Ах, не знаю. В Индии их не режут, может быть, даже не доят — представляете, какие они там наглые бездельницы?
Борис Степанович Песчаный, вновь назначенный заместитель председателя, чуждался неискренности и заспинных шепотков. Свои сомнения он высказал Парамонову прямо в лицо.
— Мы с вами начинаем деятельность, по меньшей мере, несерьёзно (он сказал «мы», благородно подчеркнув, что согласен разделять ответственность за Емельянову безответственность). Пятое место — это на пять ступенек вверх в таблице. На подготовку остаётся меньше года. Емельян Иванович, вы отдаёте себе отчёт, в каком вы положении? Слушайте, неужели вы это просто для красного словца?
— Дак знаешь, — удручённо признался Емельян… — Для него. Зачем сморозил, не пойму. А ты всё в себе понимаешь?
— Я — всё, — категорически ответил Борис Степанович. — Но вы знаете, как называется ваше поведение? Вспышкопускательство.
Парамонов встал, обнял его и даже прижал.
— За что люблю — за принципиальность. Да и слово-то какое красивое: вспышкопускательство — вот так слово! Я ведь, Борюшка ты мой дорогой, после этого головотяпского заявления очень сильно казнился. Но я и очень сильно думал. И додумался, с чего начать. Начнём мы с тобой именно со слов. Видал, что это такое? — Он потряс перед Песчаным толстой затрёпанной книжкой.
— Ну, допустим, каталог подписных периодических изданий. А что?
— А то, что это для нас не каталог. Это для нас путеводная книга. Посредством её мы станем, как всевышний, отделять свет от тьмы.
И поделился своим планом — довольно остроумным.
Надо срочно оформить подписку на газеты именно тех областей, чьи сборные способны оттеснить северостальцев от вожделенного пятого места.
— Молодёжные, Борюшка, газеты, молодёжные! Партийные, они ведь заняты другими проблемами, о спорте помещают тютельные заметки, а комсомольцы фугуют вовсю. Ребята зубастые, так недостатки вскрывают, что комитетским деятелям вроде нас с тобой только икается. Вот мы эти недостатки маленько поанализируем и определим слабые их места, которые именно у нас должны стать сильными. И мы их усилим.
— А надо нам, — задумчиво произнёс Борис Степанович, — как максимум, позиций шесть-семь.
— Вот видишь, ты и уцепил мою мысль.
— И значит… — Песчаный уже подсчитывал в уме… — чтобы их усилить, со стороны нам надо пригласить человек… пятнадцать.
— Своими резервами обойдёмся!
— Нет, Емельян Иванович, нет. В общем, два десятка надо брать для круглого счёта. Ведь и с тренерами у нас напряжёнка.